Первое, что бросилось ей в глаза, это оковы. На вбитых в стену гвоздях висела чудовищная коллекция ножных и ручных кандалов – для запястий, лодыжек, шеи всех возможных форм и сочетаний. Был ряд детских кандалов с крохотными наручниками и соединительными цепями, почти цепочками. В ряду по соседству висели наручники такой толщины, что их было ничем не перекусить, и наоборот, такие тонюсенькие, что их можно было переломить пальцем, но сделавший это немедленно подлежал бы наказанию. Отдельный ряд представляли изукрашенные металлические намордники, а в углу лежали цепи с ядрами. Ядра были сложены пирамидой, а цепи змеились по полу вокруг. Среди этих железок были ржавые, сломанные, но были и новенькие, словно их выковали нынче утром. Бродившая вдоль стены Кора дотронулась до металлического обруча с шипами по внутренней стороне. По всей видимости, он предназначался для шеи.
– Жуткое зрелище, – сказал мужской голос. – А я вот собираю…
Никто не слышал, как он вошел. А может, он был в сарае с самого начала? Серые штаны и рубаха из реденькой ткани, почти марли, почти не скрывали его худобы. Кора подумала, что даже у самых заморенных невольников на костях мяса побольше, чем у этого белого.
– Понавез. Из дальних странствий, – продолжал он.
В его речи звенела странная распевность, которая вдруг напомнила Коре о невольниках, потерявших на плантации рассудок. Они говорили так же.
Флетчер сказал, что белого зовут Ламбли, и он легонько пожал им руки.
– Вы проводник? – спросил его Цезарь.
– Смотритель станционный, – ответил Ламбли. – С паром у меня не заладилось.
Вне железной дороги он вел тихую размеренную жизнь у себя на ферме. Эта земля принадлежала ему. Беглых сюда привозили либо с завязанными глазами, либо под циновками, как Кору с Цезарем, потому что, как он сам объяснил, им лучше не знать ничего о том, где находится станция.
– Пассажиров вроде должно было быть трое. Зато места вам хватит, сможете лечь.
Они даже не успели осознать его слова, как Флетчер засобирался домой, потому что его заждалась жена.
– Ну, друзья, я свое дело сделал, – сказал он, прижимая беглецов к груди с какой-то отчаянной пылкостью.
Кора невольно отшатнулась. За эти два дня она успела побывать в руках у двоих белых. Без этого, выходит, свободной не станешь?
Повозка Флетчера удалялась. Цезарь молча смотрел вслед. Вот старик что-то сказал лошадям, а потом его голос затих.
Цезарь стоял нахмурившись. Ради них Флетчер подверг себя безумному риску, даже когда все оказалось куда сложнее, чем он рассчитывал. Они перед ним в неоплатном долгу. И отплатить ему можно было только одной монетой: выжить самим и помочь еще кому-то при первой возможности. Так выходило по Кориному счету. Цезарь был обязан старику куда больше, ведь он столько месяцев ходил к нему в мастерскую.
Ламбли захлопнул дверь сарая, и развешанные по стенам цепи закачались и зазвенели. Ему было не до сантиментов. Он засветил фонарь, вручил его Цезарю и принялся сгребать ногой сено на полу, пока не обнажилась дверца подпола, которую он распахнул. Пахнуло чем-то кислым.
Заметив, как они трепещут, он сказал:
– Ну, раз так, я первый.
Внизу был не подвал, не погреб, а облицованная камнем шахта, с уходившей вглубь лестницей. Кора оценила, сколько труда понадобилось, чтобы все это построить. Ступеньки были крутыми, но по ровным каменным плитам спускаться было несложно. И тут они увидели тоннель. Сказать, что Кора «оценила» то, что открылось ее глазам, – не сказать ничего.
Лестница заканчивалась маленькой платформой, с обоих концов которой распахивались гигантские жерла тоннеля футов двадцать высотой, облицованные панелями из светлого и темного камня. Сколько же усилий понадобилось, чтобы это построить? Кора и Цезарь заметили рельсы. Сколько было видно глазу, две металлические полосы, вжатые в землю деревянными шпалами, шли по всей длине тоннеля, уходя, вероятно, на юг и на север. Они брали свое начало от какого-то непостижимого источника и стремились к некой конечной станции, имя которой чудо. Хорошо, что кто-то предусмотрительно поставил на платформе скамеечку. Кора села, потому что у нее подкосились ноги.
