Он должен этому научиться. И он безразлично пожал плечами.
— Это в самом деле очень хорошо, — сказала Ари. — Но тебе пришлось так много возложить на Гранта.
Он мертв, подумалось ему, в попытке подготовить себя к самому худшему, что она может произнести. Она может и солгать.
— Я доверяю ему, — сказал он.
— Знаешь ли, в твоем плане имеется прокол?
— Какой?
— Джордан. Ему это действительно не понравится.
— Я поговорю с ним. — Он начал дрожать, холод от криогенных установок, обдававший его, казалось, лишил его всякого тепла. Он чувствовал, что весь его тщательно сохраняемый самоконтроль рассыпается, и сделал отчаянную попытку перегруппироваться. Это была тактика, которой отец научил его, это попеременное нагнетание напряжения и смягчения, которым она пользовалась, наблюдая за такими мелочами, как расширение глаз, или едва ощутимое напряжение мышц, как при беге с барьерами: вверх, вниз, вверх, вниз; а когда он поймает ритм — что-нибудь неожиданное. Он видел, что это приближается. Эта мысль помогла ему взять себя в руки, и он улыбнулся ей: — Ему это понравится.
Он видел, как медленная улыбка разливается по лицу Ари, то ли ему очко, то ли намеренное опускание забрала, чтобы навести его на такую мысль.
— У тебя, действительно, есть самообладание, — сказала Ари. — И ты совсем не нахальный, ведь так? Противный, упрямый мальчишка, ты в самом деле не знаешь, что все козыри у тебя в руках, но надо отдать тебе должное, это был хороший маневр. Хотя чертовски трудно будет повторить.
— Мне нет нужды уезжать, пока мой отец здесь.
— Ну, теперь это становится проблемой, не так ли? И как мы собираемся развязывать этот узелок? Ты уже придумал? Расскажи мне, как все сработает, когда придет время Джордану покинуть это место. Мне очень интересно.
— Может быть, ты мне что-то предложишь.
Лицо Ари расплылось в улыбке:
— Изумительно. Ты был так спокоен. Что ты делал, пытался изменить тестовые таблицы?
— Судя по всему, ты сама можешь определить это.
— О, дерзишь! — она открыто засмеялась. — Ты в самом деле способный. Ты научил меня кое-чему. В моем возрасте я ценю это. Тебе очень нравится Грант. Очень нравится. — Она облокотилась на лабораторный стол, серьезно глядя на него. — Позволь, дорогой, сказать тебе кое-что. Джордан тебя любит — очень любит. Очень, очень сильно. Это сказывается на твоем поведении. И я должна сказать, что он проделал изумительную работу с Грантом. Дети нуждаются в таком воспитании. Но за это приходится серьезно расплачиваться. Мы смертны. Мы теряем людей. И нам действительно больно, когда задевают их, не так ли? Семья — это огромная ответственность. Что ты собираешься рассказать Джордану?
— Я не знаю. Столько, сколько понадобится.
— Ты имеешь в виду, настолько, чтобы дать ему понять, что он выиграл?
Разрушение и восстановление. Он только улыбнулся ей, отказываясь спорить с мастером.
— Ну, — сказала она, — Джордан может гордиться этим твоим поступком. Я не говорю, что поступок мудрый. План был очень ловкий, причины очень, очень дурацкие, но, бывает… что любовь лишает разума, так ведь? Как ты считаешь, что сделает Джордан, если я подам на тебя в суд?
— Обратится к общественности. Пойдет в Департамент. А ты не хочешь этого.
— Ну, мы можем поступить и иначе, верно? Поскольку его сын действительно повинен в воровстве, в вандализме, в том, что совался в чужие бумаги… А ведь существует много вещей, которые нам не нравятся. Джордан может выдвинуть обвинения, я могу выдвинуть обвинения, ты ведь знаешь, если это разразится, такой оборот не слишком поможет получению назначения, которого он добивается, чьи бы интересы за этим ни стояли. Они мгновенно бросят его. Но ты все это знаешь. Именно так все и двигается, правда — разве только я захочу принять меры для возвращения Гранта и притяну к суду тех твоих друзей. Ты ведь знаешь, что ты упустил это из виду. Что я могу поступить в точности так же, как и ты, нарушить закон, а если кто-нибудь сделает твою роль достоянием гласности, и если твоему отцу придется выслушивать твои личные причины, наши маленькие интимные встречи, хм? — все это действительно огорчит его.
