— Вода, не иначе! — догадался Дротов.
Вода была рядом. Через двести шагов ноги уже стали вязнуть в хлипкой жиже. При фонарях было видно: по правому боку пещеры протекал поток, берег болотист, но вода прозрачна, как голубоватый аквамарин, и очень чиста. Свет фонарей проникал в воду до дна, в свете казалось, что она горит; острое зрение Дротова уловило движение легких теней в прозрачной глубине, словно перепуганные стаи рыб метались от пронзительных проколов лучей.
— Рыба, не иначе! — снова догадался Дротов. — Но откуда, полено ей в рот она сюда попала?
Я думаю — это подземное течение Неглинки отвечал археолог — вы же знаете что она где-то под Москвой уходит в землю. Под Кузнецким мостом и под Тверской ее удалось вогнать в трубы и в деревянные желоба. Но местами она течет под землю свободно, и очень возможно что рыба в ней водится и здесь, увлекаемая под землю течением… Точно так же Рейн и Дунай соединены подземной рекой. Нам, во всяком случае нужно держаться подальше от берега. Но осторожно… Иначе мы опять ввалимся в какую-нибудь дыру!
Они повернули влево, археолог опускался на колени и словно вынюхивал тьму, подходившую близко, к самому лицу. Тогда шедшие сзади Дротов и товарищ Боб останавливались, ожидая чуть слышного:
— Вперед!
Своды пещеры были огромны. Она уходила вверх ноздреватым гигантским потолком, свет не достигал его поверхности, теряясь в сладковатой, дымящейся на фонариках тьме. По правому ее боку, при фонарях, обнаружились сосульки, свисавшие, правильными сталактитами, словно пальцы огромных обессиленных рук, спадавшие с кресла. Они были сероватого отлива, свет преломлялся в них, как в призмах, но подойти к ним ближе и определить породу было нельзя, так как пришлось бы переходить поток. Было похоже, что путники попали в большой забытый храм, прозрачные потолки которого занесло песками, но колонны внутри еще не обвалились, и стены еще удерживают тысячелетнюю давность от тяжелой поступи времен.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ПОСЛЕДСТВИЯ ПУСТЯКОВОГО РАЗГОВОРА
— Здесь мы отлично расположимся, мой друг, — сказал Кранц, складывая свою губительную машинку и садясь на отвал глины. Они подошли к выходу, через который часов восемь назад проникли в подземелье. Все это прежде всего утомительно! Проблуждать целую ночь в дурно пахнущих сырых подвалах, без каких-либо реальных результатов! Впрочем, герр Кранц был упорен, как настоящий немец.
Он аккуратно снял пиджак, вывернул его наизнанку, сложил в виде подушки и, постелив на него чистенький, почти несмятый платочек с голубенькой каймой, улегся отдохнуть. В карманах его оказались «штули» — прекрасные бутерброды с колбасой. Два он съел, один протянул Шпееру, «негодяю» же не предложил ни одного.
«Свинья! — с досадой подумал „негодяй“ — ну погоди ж ты!»
Потом он заговорил, видимо продолжая начатый разговор:
— Мне совершенно безразлично, дорогой Шпеер, что мы с вами ищем в этой дьявольской дыре! Пусть это будут богатства даже всех московских царей или только булыжники отвратительной московской мостовой. Я получил задание, мне за это хорошо заплатят, остальное меня решительно не касается. Я поступаю, как истый немец… Если при исполнении моей задачи на пути оказались некоторые препятствия, будь это обвал, который мы с вами устранили, или живой человек, которого устранила моя машинка, мне, даю вам слово честного человека, совершенно безразлично.
«Вот оно что! — испугался „негодяй“. — Ну-ну!..» .
— И наконец, разберемся в вопросах: кого ликвидировала моя машинка? Один с усами, другой даже без усов. Но ведь их так же много, как китайцев или негров… — он зевнул, достал сигару. — Хотите сигару, дорогой романтик? Нет? Напрасно! Хорошая сигара освежает мысли.
— Мер-рзавец ты! — с тоской прохрипел «негодяй». Кранц, будто угадывая мысли «негодяя», повернулся к нему.
— А что вы скажете по этому поводу, дорогой герр Басофф? Впрочем, вы, кажется, тоже швейцарец? — И он еще раз зевнул, довольный неожиданным каламбуром. — А нам, дорогой швейцарец, в данную минуту нужно беречь время. Я предлагаю установить дежурство, не спать одному остальным же можно отлично выспаться…
