В 1571 году, в страшный ураган, татарский хан Девлет-Гирей поджег Москву, и в огне погибли десятки тысяч людей — бояре, дьяки, купцы, попы искали спасения в реке и московских прудах, с мешками богатств своих залезая по шею в воду. Тот, кто уцелел от огня, — утонул в воде, и на целый год Москва-река была запружена трупами. Грозный бежал со своими сокровищами в Вологду, но едва кончился пожар — вернулся на «правеж». Казнил всех, кто спасся, а имущество конфисковал.
Он брал деньги у посадов и городов взаймы без отдачи. Он напускал татар на города, а те, разграбив, отсылали награбленные (из шестисот посадов и церквей при налете на Дерпт) богатства «своему родственнику». Он напускал на области бояр, чтобы те, правя, вволю насосались народной крови, выколачивая из своих подданных богатства взятками, неправым судом, поборами, а потом предавал бояр казни, ограбленное ими добро отбирая в свою пользу. Казалось, будто целые дни он только и думал о том, как отобрать, ограбить, отнять, заточить, убить, измучить…
Так, городу Перми приказал доставить кедрового дерева, которое в Перми не произрастает, а когда по этой причине кедрового дерева не доставили — велел взыскать с нерадивых к воле государя пермяков двенадцать тысяч рублей.
Так, городу Москве, сорвав с шута колпак, приказал наполнить оный колпак блохами для лекарства. А когда сказали ему, что буде и удастся собрать по Москве столь ужасающее количество блох, то в колпаке удержать их не можно, ибо они «распрыгаются», — повелел наложить на город Москву контрибуцию в семь тысяч рублей.
Поехал однажды на охоту и не убил ни одного зайца. Значит, всех зайцев вытравили бояре — наложил контрибуцию в тридцать тысяч рублей.
Но подлее всего разыграл он комедию с отречением от престола. Сняв с себя бармы Мономаха, посадил на золотой свой трон сына казанского царька Симеона[44], а сам сел на ступеньках: «Я — не царь больше, смиренный Ивашка — рабишко твой». Но заодно уже переложил на нового царя все долги и обязательства, а грамоты и привилегии, выданные им, «рабишкой Иваном», объявил недействительными. Государству грозил крах. Бояре, духовенство, купечество умоляли царя вернуться на пре стол. Он милостиво вернулся, но поставил условием, чтобы все хоть сколько-нибудь состоятельные в государстве люди поднесли ему неисчислимые дары и подношения… А грамоты и льготы все-таки были написаны заново, и Грозный получил за них большие деньги…
Все эти богатства Грозный должен был прятать. Куда же?
Мамочкин говорил монотонным, размеренным голосом, словно в большой жбан цедил воду. Дротов крутил одну за другой папиросы, думая о том, что — вот прошлое! Вот прошлое его, его предков!.. Сколько же лет нужно, чтобы наследственную тяжесть этого коварства, лжи, крови, тяжкой власти золота — смыть, забыть, уничтожить!.. В пещере было душно, в упругой темноте, как в пустом и темном храме, липкая, мертвая до шорохов простерлась тишина.
— Так где же теперь, все эти богатства? — спросил Дротов.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ТАЙНИКИ ГОСУДАРСТВА МОСКОВСКОГО
— Где же искать эти неоценимые, страшные сокровища? — воодушевляясь, продолжал Мамочкин. — Есть исторические тайны, над которыми ученые тщетно ломают головы целыми веками. Вот одна из таких тайн — богатства царя Ивана Четвертого, богатства, в которые можно уложить трех Фордов, Рокфеллера и с десяток Ротшильдов! Где они? Куда они могли деться? Все, что осталось после смерти Грозного, было переписано и дошло до наших дней… Так куда же могло деваться золото из Пскова,, Дерпта, Казани, Новгорода, — Торжка, из сотен русских городов и посадов, на которые ходил войною царь Иван, из тысячей монастырей и церквей, которые он разорил?..
Многое таит в себе подземный Московский Кремль! Если не мы с вами по нашим следам придут люди в эти темные глухие пещеры и найдут его. Но, конечно, не только в одном Кремле они сокрыты. Личный приятель Грозного англичанин Горсей признавался: «Разделив добычу, Иван Грозный разместил свои сокровища и скарб частью в Москве, частью в безопасных и укрепленных монастырях».
