— Ну больная старуха, — Японец пожал плечами.
— Я тоже так подумал. Потому и стал дальше искать. И нашел один хутор. Хозяин там пьяный лежал, но был мальчонка лет 14-ти, сын его. Ушлый такой мальчонка. Сразу смекнул, говорит: к ним за лошадьми приходили. Дай, мол, денег, я покажу. Дал я ему пару монет. И повел он меня вниз, к самому берегу лимана. Там запруда была одна, в камышах. А перед запрудой полянка. Вот на той полянке они и лежали.
— Кто лежал? — Голос Японца напрягся.
— Все они. Весь табор. Женщина, детишки, старики. Мертвые. Все как один мертвые. Тела все в пулях. Застрелили их и свалили в кучу, как мусор.
— Кто это сделал? — Мишка сжал кулаки.
— Я как увидел, чуть с ума не сошел. Но в конце концов нашел тех, кто рассказал мне правду. Убили их, чтобы забрать лошадей, табун. Табор весь перестреляли, а табун забрали. А трупы к лиману отнесли, чтобы не сразу заметили. Ведь кто цыган искать будет? Они же не люди, цыгане... А найдут — то что? У них просто так лошадей можно забрать... И чтобы молчали... А ты говоришь, красный командир...
— Да кто ж это сделал? — воскликнул Японец и вдруг резко замолчал, побледнел, угадав ответ. — Нет, не может...
— Ты понял, — Цыган кивнул, вокруг губ его появилась горькая складка, — конница. Конницу нужно было создать. А где взять лошадей? Кто даст лошадей?
— Да, он мог это сделать, — сказал Японец, — он был такой... Котовский.
— Котовский и его люди, — кивнул Цыган, — они перестреляли весь цыганский табор, чтобы забрать лошадей. Это были лучшие лошади в округе! Табун славился за всю Бессарабию! Вот за него он и стрелял... Никого в живых не оставил... Ни одного ребенка...
Японец молчал. Что тут было сказать? Говорить властям было бессмысленно — со своей конницей Котовский стал легендарным красным героем. И никто даже не догадывался о том, что кони политы кровью...
— Он и тебя так, — вдруг сказал Цыган, — он и тебя положит, как полезешь за ним на фронт. Не связывайся с ними. Страшное это дело.
— Я не старик из табора, — Японец передернул плечами, — меня так просто не положишь. Многие уже пытались. У меня сила похлеще за него будет.
— Не будет, ты не такой, — веско сказал Цыган, — ты думаешь, что такой, но это не правда. Ты ведь не знал это о нем? Никто не знает. Я потому тебя и позвал, что предостеречь хочу. Мне на тебя смотреть больно!
— Я понял. Спасибо, что предостерег, — Японец поднялся с места, — только ничего такого со мной не будет. Ну хочешь, сам узнай! Вон старуху позови — пусть эта твоя чурчхела мне погадает!
И, смеясь, Японец направился к старухе, сидящей под яблоней.
— Эй, бабуля, погадаешь? Ручку позолочу!
Старуха резво для своего возраста поднялась, схватила Японца за руку.
— Отчего ж, красавчик... Можно и погадать.
Цыганка долго всматривалась в его ладонь, шевеля сухими губами. Потом вдруг переменилась в лице. Глаза ее как будто застыли, глядя в одну точку. Она резко отшвырнула руку Японца от себя. Затем, ни говоря ни слова, заковыляла по направлению к дому.
— Да просто слаба глазами, — сказал Мишка, наигранно хохотнув, — ни черта не видит, сова старая, но не хочет за то признаться... Глупость все это, ваши гадания... Бабская дурь...
Цыган молча смотрел на него. Затем поднялся с трудом, проводил до автомобиля:
— Помни... — попытался сказать он, но Японец быстро сел в машину, не дав ему договорить. Машина, резко газанув, сорвалась с места. Цыган медленно пошел по направлению к дому.
С тех пор прошло много времени, но больше никто из воров не говорил с Японцем. Не одобряя его действий, воры не могли им противиться, а потому залегли на дно. Формирование полка, между тем, шло полным ходом.
В городе о нем ходили легенды. И на улице Новосельского, и возле бывшего ресторана «Ампир» толпились зеваки, «чтобы посмотреть». Это была высшая форма одесской славы — сплетни в каждом дворе, постепенно перерастающие в легенду.
Таня ступила на крыльцо, отодвинула в сторону вооруженную охрану Японца и вошла внутрь ресторана. Затем уверенно пошла к кабинету.
Возле запертых дверей стоял здоровенный детина, вооруженный до зубов, и с такой зверской ухмылкой, что перепугал бы кого угодно. Таня с удивлением опознала бывшего боксера, который при французах успешно выступал на ринге. Затем неудачный удар, кулак противника задел лицевой нерв, и его лицо перекосило самым зверским образом, причем ни один хирург не смог это устранить. Антрепренер обобрал боксера до нитки и вышвырнул на улицу, а когда тот попытался возмущаться, велел своим людям избить его и бросить умирать в каком-нибудь пустынном переулке.
