— Не понял… какого жида? Мне нужен оберфенрих Адольф Карлевитц.
— Ну вот… Я и говорю… Ранке!! — громко крикнул оберлейтенант в коридор. — 246-го на выход с вещами!!!
Унтерхорст и Ройтер недоуменно переглянулись. Что еще за новости? Еврей? В Кригсмарине? Лейтенант поднес бумаги к тусклой электрической лампочке. И Ройтер не без удовольствия увидел, как лицо его стало бледнеть и вытягиваться.
— Боже, кому это он так понадобился… — пробормотал оберлейтенант, рассматривая подпись. — Генерал СС! С ума сойти… — медленно проговорил он, машинально застегивая верхнюю пуговицу кителя.
— Ну да.
Рёстлер постарался. Хотя, наверное, для того чтобы освободить оберфенриха, было бы достаточно требования капитана порта.
Дверь лязгнула, и на пороге появился заключенный 246. «Это жид? — про себя подумал Ройтер. — Это шутка, наверное». В помещение канцелярии вошел молодой человек, лет 25 — несомненно, многовато для оберфенриха. Острые черты лица и допустимая в Кригсмарине эспаньолка выдавали некоторые характерные черты средиземноморского расового типа, но евреем его можно было бы назвать с большой натяжкой.
Ройтер, когда знакомился с его личным делом, немало удивился несообразности количества заслуг и их весьма скромной оценки руководством. Карлевитц успел отличиться в Испании, будучи вахтенным на эсминце, имел вторую квалификацию медика, диплом фармацевта…
— Оберфенрих! За что вас арестовали? — поинтересовался будущий командир.
— Вызвал на дуэль офицера… — устало-безразлично отозвался Карлевитц. Он, видимо, устал давать идиотские объяснения по нескольку раз на дню.
— За что??? — вырвалось у Унтерхорста. Их взгляды с Ройтером неожиданно пересеклись. Взгляд старпома уже выражал осознание собственной вины — он перебил командира.
— За то, что он назвал меня жидом…
— А какие-то основания у него к этому были? — «Бред какой-то, при чем тут жиды?» — подумал Ройтер…
— Я — «мишлинге», — мой отец еврей…
— О как! — вырвалось у Унтерхорста.
Теперь хотя бы становится понятно, что к чему. У парня нет «Исключительного разрешения» второй ступени,[13] но с флота не уходит. Ройтер на уровне какого-то инстинкта испытывал симпатию к людям, идущим наперекор судьбе. По крайней мере они достойны уважения куда большего, чем разные представители «флотских династий». У тех уже все схвачено с рождения практически. Раз папа адмирал — то и сын как минимум фрегаттенкапитан. Насмотрелся он на таких в Мюрвике.
— Сколько лет служите вахтенным?
— Два года. На тральщиках, на эсминцах.
— Когда овладели специальностью «медик»?
— Я, можно сказать, потомственный медик… У нашей семьи аптека в Дрездене.
— Алхимик… — шепнул Унтерхорст. И сделал многозначительный жест. Ройтер уже заметил, что его первый помощник несколько «с прибабахом». Унтерхорст был исключительным навигатором и примерным первым помощником, но при этом был склонен, как бы Ройтер это назвал, «к чрезмерному мистицизму». Он сосредоточил в себе полный набор всех возможных флотских суеверий. Стать правильным лютеранином ему очень сильно мешало природное язычество вольного города Гамбурга, которое, в конце концов, и погнало его, 13-летнего, в море. Не был он и католиком, хотя убеждение — еврей, да еще алхимик — это же как минимум слуга дьявола, если не сам дьявол — вполне католическое убеждение… Вообще не понятно, что тут еще делает командир, когда такое вскрылось.
— Карлевитц! — обратился Хельмут к оберфенриху. Унтерхорст может кланяться хоть табуретке сколько хочет, но без второго вахтенного в море они не выйдут. Пусть хоть папуас из Новой Гвинеи, лишь бы специалист был хороший, а тут, судя по всему, именно так и есть. — Вам предлагается поступить на службу в подплав. Выход в море — послезавтра. Вы знаете, что такое U-Boot — расписывать не буду. Если вы готовы со всеми плюсами и минусами это принять — милости прошу на борт.
Глаза у парня загорелись. В последнее время редко кто был готов оценить его качества как таковые, без апелляций к делам отца и деда. Он все-таки был моряк в первую очередь и гражданин Великой Германии во вторую, а еврей только в третью.
