— Кого?
— Да вот его, — Проценко кивнул на лежавшие перед ним документы Филипчука.
— Смертельно ранили, потом я его тащил, и он умер у меня на руках.
— Да... — опять протянул Проценко.
У Сабурова смыкались глаза от усталости. Он смутно чувствовал, что Проценко хочет послать его обратно к Ремизову, но не решается об этом сказать.
— Слушай, Егор Петрович, — сказал Проценко сидевшему тут же начальнику штаба. — Давай садись, приказ пиши Ремизову. Но только там всё предусмотри, как решили, — и час точный, и ракету, всё.
— Я уже пишу, — отрываясь от бумаг, сказал начальник штаба.
Проценко повернулся к Сабурову, посмотрел на его усталое лицо и чуть ли не в пятый раз опять сказал:
— Да... Ну, ты чего сидишь-то? Ты приляг пока. — Он выговорил это слово «пока» осторожно, почти робко. — Приляг пока. Ну-ну, приляг. Приказываю.
Сабуров последним усилием вскинул ноги на скамейку и, приткнувшись лицом к холодной, мокрой стене блиндажа, мгновенно заснул. Последней блеснувшей у него мыслью была мысль о том, что, наверное, его всё-таки пошлют, ну и пусть посылают, только бы дали сейчас поспать полчаса, а там всё равно.
Проценко, медленно прохаживаясь по блиндажу, диктовал начальнику штаба текст приказа. Иногда отрываясь, он взглядывал на Сабурова. Тот спал. Проценко снова диктовал и снова взглядывал на Сабурова.
— Слушай, Егор Петрович, — прервав диктовку, вдруг сказал он. — А если Вострикова послать?
— Можно Вострикова, — сказал начальник штаба. — Вы на словах ничего не будете передавать, только приказ?
— Плохой приказ, если к нему надо ещё что-то на словах передавать.
— Ну, если на словах не передавать, можно Вострикова.
— Я бы его послал, — кивнул Проценко на Сабурова, — да трудно в третий раз за одну ночь нтти.
— Итти труднее, а дойти легче, — сказал начальник штаба. — Он же на животе два раза полз, каждый бугорок, каждую ямку знает.
— Да... — уже в который раз протянул Проценко. — Придётся. Должен быть там приказ.
Он посмотрел на спящего Сабурова и задумался.
— Да, вот что, — сказал он, — придумал.
— Что придумали? — спросил начальник штаба.
— Придумал, как точно узнать, что дошёл и донёс... Алексей Иванович! — растолкал он Сабурова.
— Да, — поднялся Сабуров с той готовностью, с какой спохватываются неожиданно для себя заснувшие люди.
— Вот приказ, возьми, — сказал Проценко. — Когда дойдёшь до Ремизова, то сделай так, чтобы, как только дойдёшь, дали нам сразу зелёную и красную ракету над Волгой. А если ракет у них нет, то чтобы в том же направлении в воздух одновременно три очереди из автоматов дали, трассирующими. Отсюда будет видно?
— Да, — сказал Сабуров.
— Ну, вот, буду знать, что дошёл и приказ донёс. Ты по дороге-то не заснёшь у меня? — сказал Проценко, похлопывая Сабурова по плечу. — Вдруг заснёшь, — проснёшься, а уже день!
— Не засну, — сказал Сабуров. — Немцы не дадут.
— Разве что немцы, — усмехнулся Проценко. — А сказать по чести, здорово устал?
— Ничего, не засну, — повторил Сабуров.
— Ну, ладно. Садись за стол.
Сабуров присел к столу, а Проценко, приоткрыв дверь, крикнул:
— Как там насчёт чая?
Потом Проценко сам вышел за дверь и тихо отдал какое-то распоряжение. Через две минуты, когда Проценко, Сабуров и начальник штаба сидели рядом за столом, Востриков внёс медный поднос, на котором кроме трёх кружек с чаем была горстка печенья и стояла только что вскрытая банка с неведомо откуда взявшимся вишнёвым вареньем.
— Вот, — сказал Проценко, — варениками я тебя угостить не могу, а украинской вишней — пожалуйста. — Он повертел в руках банку и подчеркнул ногтём надпись на этикетке: «Держконсервтрест». Киев. Чуешь? С Киева вожу.
— Так всё время с Киева и возили? — спросил Сабуров.
— Ну, нет, приврал, конечно. Где-то под Воронежем, наверное, выдали. Люблю вишни... Ну, давайте чай пить.
Теперь уже Проценко не возвращался к своим сомнениям — посылать Сабурова или не посылать. Он инстинктивно почувствовал, что выражать излишнее сочувствие — значило только подчёркивать, что думаешь о возможной смерти человека, которого посылаешь. Вместо этого Проценко неожиданно завёл разговор о школе червонных старшин при ВУЦИКе, где он когда-то учился.