Женщины заговорили, спрашивали у милиционера про деревенские новости — все же три дня в деревне не были.
— Какие новости? — неожиданно нахмурился милиционер. — Никаких новостей. Памятник вот сколачивают.
Тетки стали подниматься, та старуха с карими глазами перекрестилась, отвернувшись куда–то в сторону, словно стесняясь. Поднялся милиционер.
— Нюр, — сказал он, натягивая фуражку, — отойдем–ка, дело есть. И ты, паренек, — позвал он меня.
Думая о лошади, о том, как снова сейчас стану отвозить снопы к молотилке, я нехотя подошел к милиционеру. «Верхом бы еще покататься, — думал я, — в седле!»
— Вот что, Нюр, — сказал он, неловко переминаясь с ноги на культяшку, — Васька пропал.
— Как пропал! — ахнула тетя Нюра.
— Да уж пропал. Три дня нету. Как ты ушла с этим мальцом, так и Васька на работу не вышел. Обыскались, Макарыч розыск заявил. Говорит, горох воровал твой Васька вот с этим пацаном, да еще три дня прогула — по трудовому законодательству знаешь что, — милиционер скрестил пальцы в решетку. — Я думал, тута он, но нету.
— Ой, — охнула тетя Нюра, — значит, убег! — Она сорвала с шеи платок, заплакала и опустилась на землю. — Убег! Убег! — повторяла она. — Это я виноватая…
Она вскинула к милиционеру зареванное лицо.
— А словят, Игнат, посадить могут?
— Могут, — ответил Игнат, будто извиняясь, — по нонешним строгостям могут. Да еще горох чертов!
Тетя Нюра словно только услышала про это.
— Какой еще горох? — крикнула она и вскочила. — Какой горох?
Милиционер стоял, опустив голову, и ковырял култышкой мягкую землю.
— Николка! — крикнула тетя Нюра. — Какой горох? — К нам стали подходить колхозницы. Они останавливались поодаль и слушали.
Я вздохнул поглубже. Вот какой этот главбух проклятый, оказывается. Не поленился, значит, слазить в огород к Ваське, пока дома никого нет, посмотрел, растет ли горох.
— Это я, — произнес я дрогнувшим голосом, — арестуйте меня!
Милиционер удивленно оглядел меня по частям! сперва штаны, потом живот, потом голову с кепкой блинчиком.
— Арестуйте! — повторил я. — Васька тут ни при чем. Это я горох рвал.
— А много? — осторожно спросил милиционер.
— Два кармана! — ответил я. — А Васька меня отговаривал! А я его не послушался!
Милиционер плюнул.
— Чертов Макарыч, — сказал он, — я думал, два мешка.
— И чо к пареньку пристали! — проговорила старуха с веселыми глазами. Коленки она уже снова обмотала мешковиной и походила на пугало — руки бы ей только раскинуть да встать неподвижно. — Он вить работает вон как! Снопы возит! Жал намедни! Дак чо, ему гороху карман набрать нельзя?
Тетки, окружившие нас, загудели, закивали головами, но одна вздохнула:
— Охо–хо, с этим Макарычем лучше не путаться, под какой хошь закон подведет.
— Ребенка–то? — удивилась Маруськина бабка. — Да что мы, безголосые али как? — В руке она держала поварешку и трясла ею, будто хотела врезать Макарычу по лысому лбу этой штуковиной.
Подошел бригадир, сытый и веселый. Ничего он не слышал, про что тут толковали.
— А ну, граждане бабы, поехали дальше, пока вёдро. Не дай бог, дожж зарядит.
Тетки стали расходиться.
Кто–то тронул меня за кепку. Я поднял голову. Милиционер уже сидел на лошади.
— Садись! — сказал он мне печально, я просунул ногу в свободное стремя и обреченно сел сзади него. — Держись за меня, — велел одноногий усач, и я его обнял.
Женщины приветливо махали мне.
— Не боись, паренек, — крикнула старуха, обвязанная мешковиной. Махнула рукой голоногая Маруська. Мелькнули мимо общий чан, молотилка и спешащий к ней бригадир. Сверху, с лошади было далеко все видно.
— Вот что, паренек, как тя… — сказал милиционер.
— Колька, — ответил я, крепясь.
— Ежели пытать будут про горох, говори, что ничего не знаешь. Не брали, мол, никакой горох. Вас ведь только один Макарыч видел?
Я кивнул.
Тетя Нюра шагала рядом с конем и глядела на меня заплаканными глазами.
«Кругом какая–то чушь, — думал я, — горох этот проклятый, Васька куда–то сбежал…»
— Теть Нюр! — сказал я, стараясь ее успокоить. — Да вы не волнуйтесь. — Она взглянула на меня как на спасителя. Как на святого, который тут на лошадиной спине трясется. — Горох рвал я, Васька ни при чем, а сбежать он не мог, что вы! Он, наверное, на Белой Гриве пашет!
