— Бороду не трожь, — шумел дед, — а голову давай начисто! Жди вас, когда еще нагрянете!
Тетка жужжала машинкой, трещала ножницами, тряслась, как наседка возле деда, который так и не снял с рубахи свои медали. Он сидел в гордой и торжественной позе, боялся шевельнуться под острыми ножницами и был похож на важную статую.
Но шумней всего было у фургона. Коротенькая старуха, не пригибаясь из–за своего малого роста, свободно ходила внутри сумрачного ящика и вызывала общее неудовольствие.
— Ну что я вам, бабы, рожу, что ли, — кричала она, — когда ни мыла, ни иголок, ни ниток нету. Вот рулон бязи дали, и то радуйтесь!
Она отрезала кому–то куски материи, тщательно прикладывая деревянный метр, а в оплату, у кого не было денег, принимала яйца.
— Мыла опять нет! — шумели внизу женщины. — Хоть бы жидкого привезли!
Старуха в автолавке суетилась, предлагала вместо мыла саржевые платки и книги, ее ругали почем зря, но и платки и книги в обмен на яйца все же брали.
Мы с Васькой поглядели на сапожника, повертелись возле парикмахерши и фургона и пошли к дому. Васька был мрачен, и я подумал, что у него, наверное, не выходит из головы этот горох.
— Брось ты, — сказал я ему, — если будет Макарыч приставать, говори, что это я горох рвал. А тебе просто дал немного. Меня небось не засудят.
— Ишь ты, — усмехнулся Васька, веселея, — рыцарь из городу приехал. — И вдруг предложил: — Давай к отцу сходим.
— Как это? — спросил я недоверчиво. — Как это сходим?
Мы зашли во двор, из–под дверцы сарайки Васька выскреб ключик, открыл замок. В темноте на гвоздях висела лошадиная сбруя — какие–то веревки, ремни и цепи, а у окошка за планками, возле маленького столика поблескивал инструмент.
Васька уселся на чурбан перед столиком, стал вытаскивать из–под рейки стамески разных размеров, долота, плоскогубцы и кусачки, отирая их от пыли концом рукава.
— Отцовское, — сказал он тоскливо. — Тут у него мастерская была. Глянь!
Васька выдвинул ящик стола. Ровными рядами, аккуратно уложенные, там лежали фуганки, рубанки большие и маленькие, набор молотков. Сбоку к столику намертво прибиты были тисочки. Никогда нигде не видел я такого богатства.
— Аж целый завод, — сказал я Ваське. Он улыбался, польщенный.
— А хошь, — сказал он, — еще чегой–то покажу? — И, не дожидаясь моего согласия, наклонился под стол.
Васька вытащил что–то большое, замотанное в холстину, и стал аккуратно разворачивать. Оказалось, это здоровый кусок неоструганного дерева, и я поначалу не понял, что он хочет мне показать. Но Васька повернул деревяшку другим боком, и я увидел голову коня, вырезанную грубо.
Конь мчался навстречу ветру, вскинув голову вверх и раздув ноздри. Грива развевалась под напором ветра, и весь конь казался летящим.
— Это отец коня вырезал, — сказал Васька, — хотел на коньке укрепить, да не поспел, на войну взяли. Так, вишь, и осталось, только одна половина. — Он вздохнул. — А я вот делаю, делаю, и ничего у меня не выходит.
Я пошел вслед за Васькой в темный угол. Там, на полу, лежало штук шесть деревянных коней. Я брал их — одного за другим, ощупывал, выносил на свет — все они были угловатыми и походили скорее на собак.
— Уж сколько сделал, — сказал Васька, вздыхая, — а близко даже нет. — Он помолчал. — Но я добью. Вот уборка кончится, опять строгать начну. А как выйдет, ту голову, что отец начал, доделаю. Только надо, чтоб не хуже вышло.
Васька кинул небрежно своих коней в угол, отцовского же бережно завернул в холстину и спрятал под стол.
Мы сидели в полутемной сарайке, задумчиво глядели в маленькое оконце, выходящее в огород, и я думал: «Как непохож стал Васька на самого себя. На того, каким он был в городе».
Уже темнело, когда тетя Нюра, расставив на столе тарелки, позвала нас на ужин.
Мы с Васькой стояли у ворот. Отсюда хорошо было видно, как, навесив замок на дверцы фургона, ушла куда–то коротенькая старуха, как закрыла свою мастерскую парикмахерша, затащив в контору табурет. Старик шофер давно уже исчез, и один только Семен Андреевич тукал молотком, ремонтируя изношенные, изопревшие обутки.
— Идите вечерять! — повторила свое приглашение тетя Нюра, и мы с Васькой зашли в дом, уселись по лавкам.
