— Вы серб? — насторожился телефонист.
— Да, серб, — ответил Краснов и тут же понял, что дальше продвигаться — неоправданный риск: опознают.
Пришлось стукнуть телефониста по затылку, заткнуть ему рот перчаткой и волочиться с ним обратно.
— Как же все–таки вы пробрались незамеченными по нашему участку? — спросил я капитана.
Тот улыбнулся и задумчиво ответил:
— Не удивляйся: когда рыбак видит, что поплавок его удочки запрыгал — клюет крупный лещ, — у этого рыбака можно на спине рисовать чертиков, и он не заметит. Психологический расчет. Это тебе надо учесть, и не ругай напрасно своих снайперов, лучше учи их осмотрительности.
Мне осталось сказать только одно слово:
— Спасибо!
Да, в снайперском деле нельзя не учитывать то, что называется психологией поиска важной цели. Увлечешься, захватит тебя азарт борьбы с коварным, хитрым снайпером, и не замечаешь, что делается справа, слева и за спиной. Теряется осмотрительность. Хороший урок преподал мне капитан Краснов. Об этом надо крепко подумать.
В сумерках пробираемся на батарею Ильи Шуклина, известного в нашей дивизии истребителя танков, отличившегося еще в дни боев в районе Касторной. И люди у него в батарее — один к одному, отважные, как сам командир.
Нас окликнул артиллерист с автоматом в руках, с подвешенными у пояса гранатами. Он возник перед нами неожиданно и упер в мою грудь дуло автомата:
— Не шевелись, продырявлю!
Я спокойно отвел дуло автомата:
— Феофанов, не дури, тут все свои.
— Проверяю на стойкость, — ответил часовой. Это был мой друг Василий Феофанов, позже он стал моим учеником.
Феофанов свистнул. Из–за железобетонной глыбы вышел солдат, сменил моего друга, и мы двинулись к подвалу командира батареи.
Невдалеке маячила знаменитая заводская труба с пробитым боком. К ней тянулись телефонные провода почти из всех артиллерийских полков армии: главный корректировочный пункт Сталинграда. Об этом знал противник. Сколько бомб, снарядов, мин было истрачено, чтобы разрушить эту трубу, — сотни, тысячи, однако пункт корректировки не прекращал работу. И лишь совсем недавно тут появились снайперы противника, и наши корректировщики один за другим начали выходить из строя. Нарушилась точность огня наших штурмующих батарей.
Артиллеристы попросили помощи у своего командующего, генерала Пожарского. Вот по этой причине мы, снайперы, и оказались в гостях у Шуклина.
— Вот ваша комната, товарищи снайперы, отдыхайте, приводите свое оружие в готовность, — сказал Шуклин, открывая палаточную дверь в помещение с нарами на трех человек. Здесь остались Морозов, Шайкин, Куликов. В следующем отсеке разместились Васильченко, Горожаев, Воловатых, Дрыкер.
— А мы с тобой, главный, пойдем в мой отсек, — предложил мне Шуклин, — там пришел товарищ из политотдела армии, информатор, интересуется, как вы будете готовиться к дуэли с фашистскими снайперами. Он нашенский, сибиряк, обстрелянный…
Мы пересекли коридор, завернули за угол и оказались в командирском отсеке. Вместо нар вдоль стен солдатские койки, посредине стол, сколоченный из досок. На нем разрезанная буханка серого хлеба, и — чудо! — на тарелке стопкой, совсем по–домашнему, блины.
На другом конце стола перед семилинейной лампой, уткнувшись в записную книжку, сидел белокурый курносый человек. На петлицах «шпала» — капитан или старший политрук. Я, кажется, видел его на переправе в день прибытия в Сталинград. Тогда он отводил наших морячков подальше от причалов…
Однако сейчас главное мое внимание привлекли поджаренные, ноздреватые блины. Это была роскошь. От восторга я даже охнул.
— Отлично живете, товарищ старший лейтенант, — сказал я Шуклину, — может, еще сибирские пельмени на вашей кухне есть?
— Можно и сибирские пельмени, только сперва заработай, а за артиллеристами дело не станет!
Шуклин посадил меня за стол рядом с собой. Началось истребление блинов. Лишь этот белокурый со «шпалой» на петлицах вроде зазевался: не отрывая глаз от записной книжки, он протянул руку к тарелке, но она была уже пуста. Удивленно подняв глаза, он встретился с моей улыбкой.
— Вижу, к вам, товарищ Шуклин, пришло подкрепление. Кажется, из резерва командующего?
