Термос с кашей остался неоткрытым; отложили на ужин. К водке не притронулись. Поглодали сухари и направились к своим точкам.
Невдалеке от своей позиции я встретил лейтенанта Федосова. Он расставил солдат и тоже ждал начала атаки.
— Уже за шесть перевалило, — сказал он, — а фашисты молчат. Я комбату звонил. Говорю ему: «На нашем участке фашисты почему–то в нас не стреляют». Там хохот поднялся. Доложу, говорит, об этом Военному совету…
Николай Куликов ждал меня на позиции напротив гильз. Тут у нас хранилась артиллерийская труба. То, что мы увидели, нас не удивило. Двадцать две гильзы лежали на месте, двадцать третья, без дна, куда–то исчезла. Куда же?
Оптика у артиллерийской трубы сильная, на триста метров видно хорошо. Я стал перебирать кустик за кустиком, канавку на канавкой, продвигаясь в глубь обороны противника. Добрался до самой вершины, где иногда появлялся дальномер. Рядом небольшое углубление. Вот она, гильза без дна! Замаскирована в бруствер углубления. Через нее виден гитлеровец в каске. Ведет наблюдение с помощью оптического прицела снайперской винтовки. Гильза прикрывает оптику от бокового света, прячет блики и помогает четче видеть цель. Он, кажется, даже фотографировал свои цели в момент выстрела.
— Вот ты где… — прошептал я, будто фашист мог услышать мой голос и уйти.
Чтоб привести дыхание в норму, передаю оптическую трубу Николаю Куликову и не торопясь подсказываю, как найти фашистского снайпера. Веду по хорошо заметным ориентирам.
— Есть! Вижу! — Николай, кажется, тоже задохнулся. Передохнув, он предлагает: — Главный, надо брать его сейчас, иначе ускользнет.
И тут же слышу шепот за спиной:
— Погодите, ребята, дайте посмотреть на живого гитлеровского снайпера!
Это лейтенант Федосов. Мы и не заметили, как он подобрался к нам. Не дождался атаки противника и теперь не знает, куда девать себя.
Я держу фашистского снайпера в прицеле своей снайперки уже целых полчаса. Немного устал, но напряжен до предела. Гоню от себя усталость, стараюсь не расслабляться. Он тоже смотрит через оптический прицел. Спрашиваю Куликова:
— Николай, как ты думаешь, видит он нас?
— Сейчас проверим.
Николай отошел назад, приподнял над бруствером фигуру в каске. Мгновенно фашистский снайпер выстрелил. Каску сорвало с головы куклы.
Положив руку на затвор, чтобы передернуть его и подобрать гильзу после удачного выстрела, как принято у снайперов, фашист оторвался от оптического прицела. Голова его приподнялась. В ту же секунду прогремел мой выстрел. Пуля легла где–то между глаз, перевернув каску на лицо. Винтовка с оптическим прицелом осталась лежать в трубе.
Лейтенант Федосов опустился на дно окопа, затем взял мой личный счет — записную книжку, послюнявил карандаш и крупными буквами записал: «Я очевидец дуэли. В. Зайцев на моих глазах убил фашистского снайпера. А. Федосов».
Так мы отомстили убийце Саши Грязева.
С этой же позиции, действуя уже более решительно, в последующие дни мой ученик снайпер Николай Куликов срезал потом двух дальномерщиков на боках Мамаева кургана.
А наступление, которого мы ждали в этот день, почему–то так и не состоялось. Быть может, потому, что мы узнали о нем заранее, из показаний пленного. Немцы, видно, догадались об этом и не стали лезть на рожон, стали осторожнее и хитрее.
Мамаев курган — господствующая над городом высота. Южное плечо кургана помечено на карте цифрой 102,0. Отсюда хорошо виден центр города, который почти полностью занят противником и весь разрушен. Поэтому легко понять наше стремление держаться если не на вершине, то хотя бы на южных скатах высоты и тем самым угрожать противнику ударами во фланг и тыл. Более выгодных позиций не найдешь во всем Сталинграде. Мы буквально видели через оптические прицелы затылки гитлеровцев, которые застряли в центре города.
Но для того, чтобы начать активную «работу» по этим затылкам, надо было сначала обеспечить безопасность собственных голов с тыла, потому что выше нас, на вершине кургана, периодически появлялись пулеметчики и опытные снайперы противника. Там же гнездились вражеские дальномерщики, наблюдатели и корректировщики артиллерийского и минометного огня. Так что нам приходилось непрерывно наблюдать и вести огонь в двух противоположных направлениях. Впрочем, в Сталинграде это обычное дело. Тут часто трудно было понять, где фронт, где тыл. Все перемешалось.
