Однажды Саша Реутов, «уссурийский тигролов», как прозвали его друзья, решил подшутить над своим тезкой Грязевым. Принес шестимиллиметровый железный прут, продел его в предохранитель спуска противотанкового ружья, опоясал колонну и концы закрутил. Наблюдая за Реутовым, я подумал: «Сгибать железо легче, чем разгибать, — чья же сила возьмет верх?»
Солнце торопливо катилось под уклон и дошло уже до вершины кургана, когда из развалин, как медведь из берлоги, появился Александр Грязев: в этот день он дежурил в боевом охранении. Пришел, осмотрелся и с обычным своим спокойствием, как ребенок за любимой игрушкой, потянулся за противотанковым ружьем. А оно привязано! Шутку товарищей Саша, конечно, разгадал сразу, но сделал вид, что никого тут не замечает. Только про себя пробормотал:
— Тоже мне друзья, нашли время для потехи.
И так же спокойно наклонился, взял прут за торчащие концы. Шея у Саши покраснела, вены раздулись, налились кровью. Металл, сопротивляясь, заскрипел, пощелкал — и покорился! Прут со звоном отлетел в сторону.
Принесли ужин. Снайперы собрались в кузнечном цехе. Реутов и Грязев — два Александра — сидели рядом, ели молча.
Между ними была прочная, хорошая дружба. Они могли сидеть рядом часами, не сказав друг другу ни слова…
Ужин подошел к концу. Ложки спрятали за голенища сапог, котелки собрали и отправили мыть к Волге — ближе воды не было.
— Ну что, братцы морячки, после хлеба–соли не грех и закурить! — предложил Охрим Васильченко.
— Мы с Грязевым этим не балуемся, — сказал Реутов. — Пользы от махорки ноль, а вреда хоть отбавляй.
Это почему–то задело Грязева. Он повернулся к Реутову.
— А какая польза твоим внутренностям от того, что ты мое ружье стальным прутом прикрутил к столбу?
— Ну, тут другое дело. Есть смысл…
Они уже поднялись и остановились грудь в грудь, два тяжеловеса пудов по шесть каждый.
— Какой же смысл?
— А вот какой. Допустим, бросятся на нас фашисты, и мы, так сказать, по тактическим соображениям отойдем на заранее подготовленные позиции! Фашисты хвать за твою бронебойку, а она привязана! Круть, верть, а отвязать не могут… Вот и сохранится твое ружье!
Грязев отступил на шаг, улыбнулся и тоже решил схитрить:
— Спасибо. Позволь пожать твою добрую руку за такую услугу.
Саша Реутов понял, какая предстоит «благодарность», расставил пошире ноги и подал Грязеву свою широченную, как лопата, мозолистую, с толстыми горбатыми пальцами ладонь. Они сцепились руками, напряглись. Казалось, вот–вот у кого–то хрустнут пальцы, но ни тот, ни другой и не думали ослабить хватку. Нашла коса на камень… Две минуты, три, пять, а они все стоят друг против друга. Красные, приземистые, дышат прерывисто. Но вот могучие плечи у обоих начали вздрагивать…
Наконец Саша Реутов сдался:
— Будя, а то рука отсохнет.
Грязев тут же разжал свои пальцы, и мы увидели — из–под ногтей Реутова просочились капельки крови.
— Горилла чертова, мог руку раздавить.
Грязев улыбнулся:
— Твою лопату даже пресс не возьмет. Потом они обнялись и пошли в свой угол.
Этими большими крепкими руками Грязев и Реутов ловко держали снайперские винтовки.
Однажды я и Миша Масаев возвращались в свою роту от левого соседа. Шли среди развалин, по дорожкам еле–еле заметным: боялись нарваться на минное поле. Тут, перед метизным заводом, натыкано мин наших и немецких гуще, чем картошки в огороде.
Вот и командир роты старший лейтенант Большешапов стоит около пулемета.
Слышим, за стеной веселятся фашисты. Празднуют успех: они снова заняли здесь один цех. Миша раскрыл рот, хотел что–то сказать, но командир роты цыкнул на нас, прижимая палец к губам. Мы припали затаив дыхание. Потом Большешапов повернулся к нам и, цепко вглядываясь, говорит:
— Понятно?
— Понятно.
— Что вам понятно?
— Фашисты под боком.
— Правильно.
Командир улыбнулся. Настроение у него веселое. Этим он старался показать, что ничего опасного на нашем участке нет.
— Вот хорошо, ребятки, что вы зашли ко мне, постояли со мной у стены, послушали фашистов, — продолжает балагурить командир роты, — а теперь вам нужно тихое место и время, чтобы на свободе все вопросы продумать, взвесить, разобраться, что к чему…
