— Стенку я клал так, как вы велели, с мохом, — закончил он свой рассказ.
— Ночью по вас стреляли? — спросил сержант.
— Нет, тихо было. Левее, за пригорком, раза три из пулемета шпарили, а у нас было тихо.
Лейтенант приказал Кононову идти с Гараниным на розыски Орехова.
Сержант проверил обойму в винтовке, и они пошли.
Кононов молча разглядывал из–за скалы голый склон, по которому наискось тянулся неоконченный ход сообщения.
— Слышь, сержант, может, Орехов к немцам убег?
Кононов неторопливо повернул к Гаранину усатое лицо и постучал по лбу согнутым пальцем.
По ходу сообщения они миновали половину простреливаемого участка. Дальше стенка обрывалась. Значит, отсюда уполз ночью Орехов за очередным камнем.
— Пошли. — Кононов показал на склон. Гаранин испуганно ворохнул глазами.
— Невозможно туда, товарищ сержант. Немцы насквозь из пулемета бьют.
— Пойдешь или нет? — глядя в бегающие глаза Гаранина, спросил сержант и стал поднимать винтовку.
Гаранин торопливо перевалился острым задом через стенку хода сообщения и пополз по склону.
Они облазили метр за метром весь склон, но Орехова не нашли.
Николая привели в роту на следующий день. Он шел, понуро глядя в землю, а за ним рослый солдат в стоптанных ботинках нес на плече вторую винтовку.
— Колька! — обрадованно кинулся к нему Сергей.
— Не подходить! — строго сказал конвоир, и Сергей словно осекся. Он остановился в нескольких шагах от Николая, оглядел его с ног до головы, будто видел впервые, и уселся на уступ.
Рослый солдат отрапортовал Дремову и передал ему лишнюю винтовку.
— Евонная, товарищ лейтенант. Всю дорогу просил меня отдать. Понимаю, конечно, не доведись никому такое дело. Только без приказа я ему винтовку не мог вернуть.
— Бросил он винтовку? — спросил Дремов.
— Нет, товарищ лейтенант, с винтовкой бег… Без шапки. Шапку, видать, где–то посеял, а винтовку мы отобрали.
Дремов доложил капитану Шарову о случившемся.
— Трибунал за такие дела полагается, — сердито пророкотал в трубке голос комбата. — Пораспустили роту…
— Я его сейчас к вам направлю.
— Самому, значит, возиться лень? — ядовито спросила трубка. — Трибунал, значит, за тебя солдат воспитывать будет? Ох, лейтенант, уставная же у тебя душа.
Дремов вздохнул и переложил трубку к другому уху. Ну и комбат ему попался. Все не так, каждое слово по–своему переворотит. Экономист…
— Сам этим делом займись, — послышалось в трубке. — Солдаты не родятся, их делать надо, Дремов. Воспитывать надо. Еще такой случай повторится, я тебя в трибунал пошлю. Работать надо…
— Зачем же меня в трибунал? — озлился Дремов на комбата. — Командиры рот ведь тоже не родятся. Их делать надо…
— Что? — строго прохрипела мембрана. — Ты мне философию не разводи. Так знаешь куда можно уйти…
На минутку трубка замолчала, и наконец обычный голос Шарова сказал:
— Разберись с парнем, Дремов. На первый раз в трибунал не пошлем.
Лейтенант сгоряча дал Орехову пять суток строгого ареста, потом сообразил, что гарнизонной гауптвахты на фронте нет.
— Условно даю арест, понял? — сказал он, немного смягчаясь. — Покажешь себя в бою — сниму наказание.
Николай молча стоял перед лейтенантом. Он чувствовал, что, если скажет хоть одно слово, сразу расплачется. Глупо, по–мальчишески расплачется от обиды и стыда.
— Идите во взвод, — приказал лейтенант. — Винтовку можете взять.
Орехов взял винтовку, прислоненную к камню, вскинул ее на плечо и пошел от землянки командира роты. Он сутулился, вразброс, как пьяный, волочил ноги. На голове нелепо торчала чья–то чужая пилотка, явно неподходящая ему по размеру.
Николай рассказывал сержанту Кононову, как все случилось. Он сбивался, замолкал, с силой тер лоб, подыскивая подходящее слово, и снова говорил.
Когда кончил рассказывать, сержант тихо спросил:
— Как же это ты, Николай? Так себя проспать можно, и товарищей подведешь. Серьезное у нас дело. Пока мы друг за дружку держимся, вот мы и сила. Поодиночке нас живо всех расклюют.
— Расклюют, — согласился Николай и почему–то вспомнил поморника, хищного морского коршуна. Он часами плавал в воздухе, поджидая, пока чайка отобьется от стаи, и камнем кидался на нее… Что он мог сказать сержанту? Треснул бы его сейчас Кононов, может, легче стало… Как батька его иной раз учил.
