— Что тут, Усен? — спросил Дремов, подползая к ячейке, из которой высовывался бульдожий нос станкового пулемета.
— На соседей жмут, — ответил Кумарбеков.
Дремов прильнул к биноклю. Со скалы, круто уходящей вниз, было видно километра на два вокруг, В далеких зарослях березок, на краю лощины, мелькали одна за другой увертливые фигурки.
Дремов приказал дать очаредь. Кумарбеков поправил замызганную пилотку и припал к прицелу. Пулемет не доставал. Очередь срезала ближние кустики, но не остановила ни одной фигурки, подбиравшейся к склону сопки, где занимала оборону вторая рота.
Дремов закурил и стал разглядывать соседнюю сопку. На ней так же, как и на Горелой, густо вспыхивали хлопья взрывов. Жарко сейчас комроты–два лейтенанту Скрипову. И помочь ничем нельзя. Похоже, что егеря унюхали, где стоит пулемет Кумарбекова, и аккуратно обходили его дальним краем лощинки. У них ведь тоже головы на плечах есть.
По всем правилам немцы должны были наступать роте в лоб, где по склону от самого подножия сопки шла почти до озерка пологая впадина, усыпанная валунами. Поэтому Дремов разместил здесь взвод Шовкуна, в котором было больше всего обстрелянных, отступавших еще от границы солдат. Знал, что Шовкун высмотрит, не подпустит егерей. На всякий случай Кумарбеков мог перекрыть впадину пулеметом.
И все–таки лейтенант очень боялся за этот участок.
Дремов потрогал противотанковую гранату, пересчитал, сколько у Кумарбекова коробок с лентами, и пошел вдоль обороны.
На правом фланге было тихо. Так тихо, что Дремов невольно ускорил шаги. Не доверял он тишине на фронте. Особенно тогда, когда вокруг грохочет стрельба. Ему очень хорошо запомнился день на переправе через реку Лицу, когда был убит командир роты и Дремов, командир первого взвода, принял командование. Вместе с командованием он принял и сотню людей, ошалевших от автоматной стрельбы и воя пикирующих бомбардировщиков, которые на глазах за несколько минут разбили мост через реку и отрезали полк от основных сил.
Рота лежала в лощинке, по–овечьи сгрудившись возле кучи валунов. Вокруг грохотало, гремело, взрывалось, и только у выхода из лощины была спасительная тишина. Поверив ей, лейтенант Дремов повел в ту сторону роту и напоролся на автоматчиков. Они лежали в засаде. Тишина взорвалась так внезапно, что за десять минут от роты, прихваченной очередями на ровной, как стол, площадке, осталась половина. Выручил тогда сержант Осипов из второго взвода. Он развернул пулемет и прижал автоматчиков огнем. Кто мог бежать, удрал по лощинке обратно и перевалил ночью через гору…
На правом фланге за каменной стенкой деловито устроились полтора десятка солдат, которыми командовал рассудительный сержант Кононов. Дремов любил таких обстоятельных солдат, понимающих, что к чему. Попав на фронт, они не изменяли устоявшимся привычкам. Много не рассуждали, принимали все как есть и к войне относились так же, как к бригадирству в колхозе, как к работе возле станка, к повалу леса или к плотничьему делу.
Дремов назначил сержанта командиром взвода и решил, что через недельку напишет рапорт о присвоении ему очередного звания.
— Как тут у вас, Кононов? — спросил лейтенант, присев за стенкой.
— Тихо, товарищ командир, — отрапортовал Кононов. — С час назад вон там в камнях немного ворошились, а потом затихли. Похоже, наблюдатели… Где это такая пальба идет? Серьезная пальба.
— На соседнюю роту лезут.
Лейтенант прошелся вдоль линии обороны, придирчиво осматривая, как расположились солдаты. Кое–где поправил, сказал Кононову, чтобы тот не жалел гранат, и выдвинул секрет к самому ущелью.
Затем он добрался до пулеметчиков. Шайтанов лежал, положив руку на «дегтярь», и курил. Рядом с ним, привалившись спиной к стенке, сидел тот мордастый ефрейтор, который просил у Дремова отдыха.
Увидев командира, Самотоев хотел вскочить, но стенка была низкой, и он встал на колени, приложив руку к пилотке. Дремов досадливо махнул рукой.
Возле Самотоева лежало полдюжины дисков, и еще один он набивал, доставая патроны из цинковой коробки. Рядом стояли две гранаты.
— Запалы вставлены? — спросил лейтенант.
