– Вообще-то да. А что?
– Да так… Если уж полиция не смогла этого сделать! Все-таки со дня пропажи Корольковой прошло почти полгода… М-да… Полиция тут тоже ходила, расспрашивала, осматривала…
– Полиция – это не показатель, – сказала я с некоторым вызовом. – Поверьте, Андрей Ерофеевич, мне приходилось раскрывать такие преступления, которые с сожалением объявлялись «висяками».
– Что вы говорите! – Директор вдруг проявил ко мне интерес. – Вы раскрывали?.. И находили пропавших? И много?
– Приходилось и пропавших находить, – ответила я уклончиво.
– Скажите, а вы могли бы найти… собаку?
– Собаку? – переспросила я, не веря своим ушам. – Какую собаку?
– Обыкновенную. Черный лабрадор. Мы зовем его Уголек. На самом деле у него другое имя – длинное и сложное, сами понимаете, родословная… Но для нас он просто Уголек.
– Так у вас пропала собака?
– Да, – тяжело вздохнул директор и похрустел сжатыми пальцами.
– Извините, Андрей Ерофеевич, – сказала я как можно вежливее, – но угольков искать я не умею.
– Но собаку-то найти, наверное, гораздо проще, чем человека!
Ага, вот сейчас все брошу и пойду искать твою собаку! Если это так просто, иди и найди ее сам.
– Видите ли, в поисках животных есть своя специфика… – начала я, но директор только рукой махнул:
– Ладно, чего уж там! Все ясно: не найдем мы нашего Уголька!
Он вздохнул и опустил голову. В выражении его лица читалась неподдельная скорбь.
– Мы еще как-нибудь пережили бы его пропажу, а вот внук… Ему шесть лет, и ему не объяснишь, что взрослые умные дяди не могут найти какую-то там собаку… Мальчишка просто покой потерял, не спит, плохо ест, плачет…
– А давно пес пропал-то? – спросила я больше из сочувствия.
– Да примерно месяц назад. Я с ним в тот день гулять вышел поздно: с документами сидел, никак не мог… Впрочем, вам это неинтересно. Так вот. Внук уже спать лег, не дождался меня, бабушка его в начале десятого укладывает. Вообще-то мы втроем всегда гулять ходили, часов в восемь – в половине девятого. Так вот, вышел я с Угольком (мы здесь недалеко живем, буквально в двух кварталах). Он все бегал, бегал вокруг меня, а потом вдруг пропал… Я его часа три искал, звал, думал, прибежит…
– Поверьте, я очень вам сочувствую, Андрей Ерофеевич, но искать собак мне, честно говоря, не приходилось. И мне пора. Извините.
Я встала.
– Да, да… Я понимаю, вы заняты очень важным делом: поиском женщин…
Директор опустил голову и углубился в чтение какого-то документа, лежащего перед ним на столе. Я тихо вышла в приемную.
Путь мой лежал в тот корпус, над высокой железной дверью которого красовалась вывеска «Цех легкого женского платья». Тот, где работали две из пропавших женщин – Королькова и Овчаренко, и где мастером числилась та самая Лукошкина Анна Ивановна, у которой, по словам Мельникова, бегали глаза. У первой же встречной девушки в косынке, под которую она тщательно убрала волосы, я спросила, можно ли поговорить с ней.
– А вы кто? – уточнила бдительная швея.
Пришлось объяснить, кто я и зачем пришла на фабрику.
– Поговорить-то можно, – сморщила она курносый веснушчатый носик и посмотрела на часы, – только не сейчас. Я в туалет выскочила ненадолго и парню позвонить. Но у меня это… обед через полчаса, тогда в столовке и поговорим. Лады?
– Лады, – кивнула я, – только скажите, как вас зовут?
– Люба.
Девчонка убежала, а я пошла по широкому коридору, рассматривая большие рулоны ткани, наваленные горой на невысоком деревянном помосте. Они были пестрые и однотонные – будущие платья и блузки. Я подошла к двери цеха и, приоткрыв, заглянула внутрь. Здесь находилось несколько десятков швейных машин, за которыми сидели женщины. Работающая техника издавала невыносимый, как мне показалось, шум. Ближайшая ко мне женщина подняла глаза и посмотрела на меня, но тут же опустила их на цветастое изделие, которое быстро выползало у нее из-под иглы. И как в такой обстановке разговаривать с людьми? Может, действительно, дождаться перерыва на обед и поговорить в столовой? Все-таки там тишина и более располагающая атмосфера.
– Это чего это вы тут высматриваете, а?! – Грозный голос заставил меня вздрогнуть и обернуться.
