Тем не менее, Эдсель встал. И проковылял вместе со всеми три часа, или сколько там они на самом деле шли. Стиснув зубы, ни разу не ответив ни на один вопрос, чтобы невольным стоном не выдать себя. А Скопинцев продолжал с ним разговаривать, даже покрикивать — давай, мол, пошевеливайся. Жестоко, наверное, но только так он мог показать, что не считает механика безнадежно больным. И если бы кто-то сказал ему, что он не прав, что надо было поступить иначе, Николай не стал бы спорить. Разве можно спорить с человеком, который точно знает, как вести себя с умирающим другом? Скопинцев не знал, хотя и видел смерть неоднократно.
Вот и сейчас он только спросил: «Эдсель, ты как?», дождался молчаливого кивка и удовлетворённо прикрыл глаза. Николай ещё успел подумать, что засыпать сейчас никак нельзя. А то выскочит из зарослей какой-нибудь хищник, и Эспиноса один не сможет с ним справиться. Подумал, что нельзя засыпать, и заснул. Провалился в тяжёлое, не дающее отдыха забытьё, и в нём продолжая отбиваться от кошмарных монстров.
Возможно, бредовые видения даже сослужили ему добрую службу. Когда Скопинцев очнулся, разбуженный треском ломающихся веток и глухими, сдавленными криками, он уже был готов к борьбе. Пожалуй, он даже не сразу понял, что это не продолжение сна. Потому что в реальности такие чудища существовать попросту не могут. Во всяком случае, не на суше. Огромный, метров в пять высотой, грязно-зелёный с фиолетовыми пятнами спрут обвил щупальцами грудь и шею Эспиносы и тащил лингвиста к разинутой пасти. Зубов в ней Николай не разглядел, но это не имело значения, поскольку человек легко проходил в неё целиком. То есть, ещё не проходил, но с каждым мгновением приближался.
Скопинцев нащупал на поясе нож и с громким матерным криком бросился на помощь товарищу. Первый удар прошёл по щупальцу вскользь и не причинил заметного вреда. Пришлось ухватиться за обжигающую, омерзительно пахнущую гнилой капустой конечность чудовища и снова попытаться проткнуть его лезвием. Третья попытка оказалась удачной. Щупальце дёрнулось от боли, Николай соскользнул с него и улетел в колючие кусты, росшие шагах в двадцати от места борьбы. Эспиноса воспользовался тем, что чудовище ослабило хватку, и освободился из его объятий. При этом, правда, тоже пролетел немалое расстояние и приземлился на другом краю поляны.
Чудовище несколько мгновений неуклюже топталось на месте, выбирая жертву, и решила вернуться к уже почти распробованной добыче. Щупальца вновь потянулись в сторону лингвиста. И тут в схватку вступил Эдсель. Он уже не мог толком бежать, просто подпрыгивал на одной ноге и при этом громко кричал и размахивал палкой, привлекая внимание хищника. Скопинцев подумал, что механику долго не продержаться, и начал выбираться из зарослей. Но пока он освобождался от колючек, то и дело цеплявших его комбинезон, участь Эдселя была решена. Плотно спелёнутый по меньшей мере тремя щупальцами, он исчез в пасти чудовища. Разобрать, что он прокричал напоследок, Николай не сумел, но это явно был не вопль отчаяния и мольба о помощи. Кажется, механик впервые в жизни приказывал своему капитану. Приказывал не приближаться, не геройствовать понапрасну, а спасаться самому.
Скопинцев так и сделал. И краем глаза успел заметить, что Эспиноса тоже успел уклониться от вражеских щупалец. А убежать от неповоротливого чудовища уже не составило большого труда. Если бы спрут не застал их спящими, ничего бы у него не получилось. Никто бы не погиб.
Николай почувствовал, что виноват в смерти Эдселя, в том, что не правился с усталостью и прозевал опасность, и теперь старался не поворачивать голову к бредущему рядом лингвисту, избегал его взгляда. Тот тоже долго молчал, но, похоже, держать всё в себе было ещё хуже.
— Знаешь, Скоп, если уж нам суждено умереть, — в этом «если» уже не слышалось ни капли сомнения, — то я бы предпочёл, чтобы меня казнили туземцы. Пусть приносят в жертву своим богам, пусть поджарят на медленном огне или распнут на кресте, но только не так, как бедняга Эдсель.
— Дурак ты, Маркос, — беззлобно ответил Николай, сил на что, чтобы злиться, уже не осталось. — Он ведь как раз и принёс себя в жертву, чтобы нас спасти. Вот только, боюсь, не напрасно ли…
