Я вспомнил рассказ Стива Уолша об убийствах, для которых подряжают киллеров-дилетантов и киллеров-профессионалов. И спросил у следователя, не мог ли именно такой вариант использоваться и в случае Константина Андреевича.
Следователь на пару секунд задумался, потом сказал:
— Очень может быть. Его, я думаю, молотком пришибли — или кирпичом. Взглянуть не желаете?
— Нет, спасибо.
Я отошел к церковной ограде. За нею сквозь грязь пробивалась к жизни желтенькая трава. Я позвонил Стиву.
— Он мертв, — сказал я.
— Так ты задержишься? Я думал, мы после к «Альфи» заглянем.
Так назывался стоявший вблизи зоопарка ресторанчик, в который русские девушки, притворявшиеся проститутками, и проститутки, притворявшиеся порядочными девушками, приходили, чтобы потанцевать на столах, а иностранцы средних лет — чтобы поглазеть на них. Мне там всегда нравилось.
— Константин Андреевич, — сказал я, — друг моего соседа. Его убили.
И я рассказал Стиву о ноге и молотке (или кирпиче).
— Я же говорил тебе, что его нет в живых, — сказал Стив. И добавил: — Скорее всего, дело в квартире.
— Что?
— В его квартире. Квартира у него есть?
— Да, — ответил я. — Есть. Была.
— Ну вот, — сказал Стив. — В ней все и дело. Можешь мне поверить. Людей тут обычно из-за квартир убивают — если не спьяну и не из ревности.
В девяностых, принялся объяснять Стив, и в голосе его проступили ностальгические интонации, которые звучат в рассказах московских ветеранов о дорогом их сердцу десятилетии воровства и распутства, имущественные преступления были еще более жестокими. После падения коммунизма московское правительство почти задаром раздало большую часть столичных квартир тем, кто в них жил. Ну и началось. Какая-нибудь прохиндейка женила на себе владельца квартиры, потом вызывала из Ростова или еще откуда братьев, родных либо двоюродных, те его устраняли, а она получала наследство. Или ребята просто пытали бедного долдона, пока тот не подписывал дарственную на квартиру, а потом растворяли его труп в кислоте или топили в Москве-реке.
— Однако теперь Россия стала страной более цивилизованной, — сказал Стив, — и бандиты работают тоньше. Находят какого-нибудь одинокого старикана, кончают его и заставляют продажного судью признать их законными наследниками покойного. И все — квартира достается им.
— Но разве для этого не требуется тело? — спросил я. — Как доказательство его смерти. Разве не нужно, чтобы его нашли?
— Господи, Ник, а я тебя юристом считал. Нет, никакого тела не требуется. В России, если человека никто не видел пять лет, он считается мертвым. Finito. Но — и это самое замечательное — благосклонный к тебе суд может объявить любого покойником и через полгода после его исчезновения. Претендент на квартиру должен всего-навсего доказать, что в последний раз пропавшего видели в опасной ситуации. А это нетрудно. Может, он рыбу ловил на льду. Может, пьяным купался в реке. Может, грибы собирал в таком лесу, где кроме поганок ничего не растет. Проходит полгода, он мертв, и квартира достается претенденту. Когда исчез Константин Андреевич?
— Не знаю, — ответил я. — Не помню. Может быть, в октябре. Что-то в этом роде.
— Достаточно давно. Даже для того, чтобы успеть продать квартиру.
Думаю, до той минуты мне еще удавалось убеждать себя — в той мере, в какой я вообще об этом думал, — что ничего страшного не случилось, что история с Машей, Катей и Татьяной Владимировной, может быть, и некрасива, может, даже дурна, но не настолько же. Что она не похожа на эту. Мне следовало бы повнимательнее прислушиваться к их разговорам. Впрочем, я мог и сам догадаться, к чему идет дело. Да не исключено, что и догадывался. Догадывался и продолжал вести себя как ни в чем не бывало. Но, когда нога Константина Андреевича выставилась из багажника «Жигулей», а Стив рассказал мне краткую историю квартирных махинаций, притворяться ничего не понимающим я больше не смог.
— Но ведь для того, чтобы договориться с судьей, — сказал я, — мошенникам необходимы деньги, так? Необходимы связи. А если их нет? У преступников. Если они — просто мелкие жулики, да еще и из провинции, всего-навсего парочка молодых людей?
