— Про себя тоже как-нибудь в другой раз. Если он будет, этот другой раз. У меня к вам есть один вопрос. Вы что же, и в самом деле сродственник Чернышевскому?
— О, господи! — рассмеялся Жорж.
В комнату вошел с самоваром хозяин квартиры.
— Это ты меня родственником Чернышевского сделал? — спросил Плеханов.
— Не Чернышевского, а Белинского, — поправил хозяин.
Тут уже рассмеялся Митрофанов.
— Извинения просим, — сказал он, пощипывая бороду, — малость оговорился. Бывает со мной такое, другой раз путаюсь с именами.
Знакомый студент расставлял на столе стаканы и блюдца.
— Ну, а насчет Белинского? Так оно и есть? — допытывался Митрофанов. — Сродствие имеется?
— Весьма и весьма отдаленное по линии матери.
Митрофанов с уважением посмотрел на собеседника.
— Замечательные произведения ваш сродственник писал. За душу берут… Очень правильные слова говорил про помещиков и господ, и особенно про подневольный народ, про крестьянство. Такие писатели, как Белинский да Чернышевский, и заставили царя волю подписать.
— А вы, — засмеялся Жорж, — разве вы, как бы это правильнее сказать, знакомы с книгами Белинского и Чернышевского?
— Статьи ихние в журналах встречались, — прихлебывал чай Митрофанов.
— А вы и журналы читаете?
— Ну, а почему нет?
— Собственно говоря, ничего странного в этом, конечно, нет, но…
— Выговор мой неправильный вас, что ли, удивляет? Это от прошлой темной жизни осталось. Я ведь из фабричных. А в город из деревни пришел.
— Из фабричных? То есть вы хотите сказать, что вы… рабочий?
— Был рабочим, пока полиция не стала за мной гоняться.
— И что же, будучи рабочим, вы читали в журналах статьи Белинского и Чернышевского?
— И не только их статьи. Мы и Бакунина читали, и Лаврова.
— И как относитесь к их сочинениям?
— Хорошо отношусь. На правильную дорогу людей зовут. Но только не всегда громко. А надо бы громчее, чтобы каждый подневольный русский человек услышал и голову поднял.
— Простите за нескромный вопрос, а чем вы сейчас занимаетесь?
— Распространяться об этом, конечно, не желательно, но поскольку друзья ваши хорошо об вас отзываются и как вы есть родственник Белинского, то скажу. К бунту народ готовим.
— К бунту? Против кого?
Жорж повернулся к хозяину квартиры. Тот, загадочно улыбаясь, помешивал в стакане ложкой.
— Против властей, — твердо сказал Митрофанов, — против бар и господ.
— А кто же будет бунтовать?
— Народ, крестьянство.
— Но ведь для того, чтобы бунтовать, нужны руководители бунта.
— Они будут.
— Кто же ими будет?
— Революционеры.
— И вы себя присоединяете к их числу?
— Немного есть.
— Каким же способом вы собираетесь поднять народ, и в частности крестьянство, на бунт?
— Способов много. Один из главных — идти в народ, объяснить ему, что воля дадена царем неправильно, без земли. Нужно пустить в крестьянство пропаганду, чтобы мужики требовали волю вместе с землей.
— И мужики послушаются вас?
— А как же? Мужик сейчас зол. Он много лет господ кормил, землю и волю долго ждал, надеялся, что и ему за верную его службу барину все по справедливости будет дадено. А что получилось? Обман.
— Мужики тоже разные бывают…
— Сейчас обида на господ всех равняет.
Плеханов откинулся на спинку стула, внимательно посмотрел на Митрофанова.
— Как странно, — задумчиво сказал Жорж, — когда я увидел вас, я понял, что вы человек из народа. И мне захотелось поговорить с вами, но я решительно не знал, в каких выражениях вести этот разговор. Я думал, что в разговоре с вами я должен употреблять те самые «переряженные» слова, которыми написаны брошюры для простолюдинов. Но оказалось, что вы, человек из народа, решительно не укладываетесь в рамки моего представления о народе. Я вырос в деревне, и мне всегда казалось, что я прекрасно знаю народ. Но вот я познакомился с вами, фабричным человеком, рабочим, и выясняется, что мои представления о народе до неприличия узки и ограниченны…
— Хорошо говорите, — накрыл Митрофанов широкой ладонью лежавшую на столе руку Жоржа, — и человек вы, видать, честный…
— Мой отец был помещиком, небогатым, но все-таки помещиком. Он был человеком, что называется, старого закала, с крепостными своими обращался весьма сурово и даже жестоко, и у меня еще в детстве много раз возникал этакий мальчишеский протест против него, но это все-таки был отец…
