У меня у самой не было денег для его роскошных причуд. Моих карманных денег вот-вот хватало на то, чтобы покупать ему иногда что-то из одежды. О продуктах за уходом своего тела он должен был заботиться сам.
- Это всегда одно и тоже, - сказал папа, качая головой, и бросил на маму страдальческий взгляд, которая позеленела в лице, как будто ей также плохо, как и мне. - Она что-то вытворяет, отрицает это ... Я не могу и не буду выколачивать из неё правду. Никогда.
Застонав он закрыл глаза и провёл обеими руками по своей полулысине.
- Люси, последний шанс. Скажи нам, почему ты украла деньги и что ты с ними сделала.
- Я не воровала денег. И это верно, ты не можешь выколотить из меня правду, - ответила я тихо, но при этом не смотрела на него, потому что иначе начала бы реветь. Вместо этого я прикусила губы до боли. Говорить я больше не могла.
- Боже, она такая упрямая, от кого у неё только это ... - прошептала мама. - Я не знаю, что мне делать.
- Хорошо. Люси, у тебя был шанс. - Папа вернулся к своему обычному, тихому, невозбуждённому тону, но пульсация на его виске подсказала мне, что это стоило ему невероятно много сил. Я бы предпочла, что бы он орал на меня. - Ты его не использовала. Домашний арест. Три следующих месяца. Карманные деньги отменяются. А о паркуре можешь забыть, пока не станешь совершеннолетней и у тебя не появиться собственная квартира, где ты сможешь делать то, что захочешь.
- Нет. Нет! - Теперь это была я, кто орал. - Я не брала чёртовых денег, мне ничего не нужно, всё, что мне нужно, это мои ребята и ...
Ой-ой, как же это прозвучало? Но играло ли вообще это ещё какую-то роль? Моя жизнь закончилась. Три месяца домашний арест? Никакого паркура в качестве компенсации? Каждый день выносить капризы Леандера, который делал всё ещё хуже, чем уже и так было?
- Да пошли вы! Оба! - закричала я взбешённо, убежала в сою комнату, бросила рюкзак в угол и так сильно пнула дверь шкафа, что на ней появилась хорошо заметная трещина.
Но это только пробудило во мне желание, пнуть её ещё раз, да, и с удовольствием ещё и в третий раз, в то время как я почувствовала, что мама и папа последовали за мной и ошеломлённо смотрели на моё неистовство на значительном, безопасном расстоянии.
Что они при этом не видели, был Леандер, который стоял неподвижно в углу между кроватью и окном и не обращал на меня внимания - да, он даже опустил веки вниз. Сердито я схватила подушку и бросила её ему в лицо, но он по-прежнему не шелохнулся. За ней последовало всё, что мне попадалось в руки, мой медвежонок, пара ботинок, компакт-диски, ручки и в конце концов маечка, которая в течение одной мили секунды оставалась висеть, как белый флаг перемирия, на левом ухе Леандера, прежде чем она неторопливо опустилась на пол.
Лишь мамино громкое всхлипывание снова привело меня в чувство. Несмотря на неё, я навалилась на дверь, чтобы закрыть её; я больше не могла выносить их обеих. Но меньше всего я могла выносить Леандера.
- Ты мудак! - заорала я на него, что услышали мама и папа и из-за этого должны были подумать, что я имею в виду моего собственного отца, но я не могла себя контролировать.
Мне было очень сложно удерживаться от того, чтобы больше не бросаться вещами. Леандер оставался стоять, будто оцепеневший, и только бросил косой взгляд на майку у его ног. Потом его глаза снова направились мимо меня.
- Ты хочешь доконать меня? - прошипела я беззвучно.
То, что я теперь скажу, было предназначено только для его ушей, мне нужно было говорить тихо, даже если у меня в горле было такое чувство, будто меня душат. Леандер почти незаметно покачал головой, но ничего не сказал, а продолжал смотреть мимо меня. Он даже больше не мог смотреть мне в лицо.
- Ладно, тогда я кое-что тебе скажу: Всё кончено! Точка, finita la comedia! Найди себе кого-то другого, кому ты сможешь усложнять жизнь!
- КОНЧЕНО, - повторил он глухо и короткая, слабая улыбка промелькнула на его губах, которую я не могла интерпретировать.
- Да, кончено! Для тебя это ведь всё равно уже давно случилось, не так ли?
Медленно он поднял свои ресницы и на один крошечный момент посмотрел прямо на меня, прежде чем его глаза-хаски снова затуманились. Ничего кроме скучающего безразличия.
