Скотт так резко отпрянул, что, проснувшись, всякий раз удивлялся, как не упал с кушетки психоаналитика. Хотя он понимал, что на самом деле лишь слегка дернулся. После процедуры углубленной регрессии он просыпался всегда одинаково — в тот момент, когда ему снилось, что толстый поднимает АК-47. Скотт стал старательно делать глубокие вдохи, стараясь унять колотившееся сердце.
Из глубины тускло освещенной комнаты донесся голос Гудмена. Чарлза Гудмена, доктора медицины, психиатра.
— Дышите глубже, Скотт. Как вы себя чувствуете?
— Нормально.
Сердце у него колотилось, руки дрожали, грудь покрылась холодным потом, но Скотт умел не поддаваться чувствам.
Гудмен был тучный мужчина за сорок в сандалиях, с остроконечной бородкой и волосами, стянутыми в хвост. Его небольшой кабинет располагался на втором этаже двухэтажного оштукатуренного здания в Студио-Сити.
Скотт сбросил ноги с кушетки и поморщился — бок и плечо онемели. Когда он сидел слишком долго, тело немело. А еще ему было нужно несколько секунд, чтобы прийти в себя, когда он выходил из гипнотического состояния, — как шагнуть с ярко освещенной солнцем улицы в сумрак бара. Это была уже пятая такая процедура — пятое возвращение к событиям той ночи, и сейчас что-то сбивало его с толку, он никак не мог ухватить, что именно. Наконец вспомнил и посмотрел на психиатра.
— Бакенбарды.
Гудмен открыл блокнот и приготовился записывать.
— Бакенбарды?
— У мужчины за рулем машины, в которой они уехали, были седые бакенбарды.
Гудмен сделал пометку в блокноте и пролистал предыдущие страницы.
— Вы раньше не говорили про бакенбарды?
Скотт напряг память. Может быть, он уже вспоминал про эти бакенбарды?
— Я раньше их не помнил. Вспомнил только сейчас.
Гудмен лихорадочно записывал, но чем быстрее он писал, тем больше Скотт сомневался.
— Как вы думаете, я их действительно видел или придумал?
— Пока не думайте об этом. Не старайтесь себя перепроверить. Просто рассказывайте, что вспомнилось.
Он ясно помнил, что видел.
— Когда я услышал сирены, он повернулся к стрелкам и приподнял маску.
— На нем была такая же маска?
Пятерых стрелков Скотт всегда описывал одинаково.
— Да, черная вязаная лыжная маска. Он чуть приподнял ее, и я увидел седые бакенбарды. Длинные, вот досюда. — Скотт коснулся щеки чуть ниже мочки уха.
— Волосы?
— Только бакенбарды. Он лишь слегка приподнял маску, но бакенбарды были видны. Я выдумываю?
Скотт читал об искусственно внушенных воспоминаниях и воспоминаниях, открывшихся под гипнозом. К таким воспоминаниям относились с подозрением, и лос-анджелесские окружные прокуроры их не жаловали, ибо их легко опровергнуть: они вызывают понятные сомнения.
Гудмен заложил блокнот ручкой и закрыл.
— Почему вы на это соглашаетесь?
Скотт не любил, когда Гудмен проделывал с ним эти свои психиатрические штучки, задавая одни и те же вопросы и следя, как изменяются ответы, но Скотт ходил к нему уже семь месяцев и привык выполнять это упражнение, пусть и неохотно.
Скотт очнулся через два дня после перестрелки, ясно помня события той ночи. В течение трех недель интенсивных допросов детективами отдела особо тяжких преступлений Скотт старательно описывал пятерых стрелков, но не мог дать ни одной детали для их опознания. Все пятеро были в масках, в перчатках и одеты с ног до головы. Скотт не мог сказать, какого цвета у них были глаза, волосы, кожа. Ни в «кенворте», ни в «гран-торино», который бросили в восьми кварталах, не обнаружили никаких отпечатков пальцев или образцов ДНК. Несмотря на то что этим делом занималась группа лучших детективов, подозреваемых не было, и расследование зашло в тупик.
