Я глубокомысленно киваю, словно не слыша его, но внутри у меня, там, где еще не все замерзло, разливается теплый свет.
– Ты прав. Эти здания образуют что-то вроде туннеля для ветра.
– Не ищите оправданий.
– А ты даже не пытался.
Парень смотрит вниз, обдумывая положение. Он обхватил свои колени, словно пытаясь согреться. Это хороший знак.
Через секунду плевок вылетает из его рта и падает вниз. Вместе мы наблюдаем за его полетом, почти желая, чтобы он не отклонялся. Он попадает прямо между глаз телерепортера, и мы с Малкольмом в едином порыве стонем от радости.
Следующий мой плевок безобидно приземляется на ступеньку. Малкольм спрашивает, можно ли сменить цель. Он снова хочет попасть в телевизионщика.
– Жаль, что у нас нет водяных бомб, – говорит он, упираясь подбородком в колено.
– Если бы ты мог облить водой любого человека в мире, кого бы ты выбрал?
– Родителей.
– Почему?
– Я больше не хочу химии. С меня довольно. – Он не вдается в подробности. Это и ни к чему. Не много существует процедур с худшими побочными эффектами, чем химиотерапия. Тошнота, рвота, запоры, анемия и упадок сил доведут кого угодно.
– А что говорит онколог?
– Говорит, что опухоль уменьшается.
– Это хорошо.
Он сухо смеется:
– Они говорили это и в прошлый раз. А на самом деле они просто гоняются за раком по всему моему телу. Он не уходит. Всегда находит, где спрятаться. Никто никогда не говорит о выздоровлении, только о ремиссии. Иногда со мной вообще не говорят. Шепчутся с родителями. – Он прикусывает нижнюю губу, и на ней появляется красная отметина – кровь приливает к месту укуса. – Папа и мама думают, что я боюсь смерти, но я не боюсь. Посмотрели бы они на некоторых здешних ребятишек. Я-то хоть немного пожил. Конечно, неплохо бы получить еще пятьдесят лет, но, говорю вам, я не боюсь.
– Сколько еще осталось сеансов?
– Шесть. Потом надо будет подождать и посмотреть. Мне не жаль волос. Многие футболисты бреются наголо. Поглядите на Дэвида Бэкхема, он чумовой игрок. Если у тебя нет бровей, в этом что-то есть.
– Я слышал, что Бэкхему их выщипывают.
– Кто, Пош?
– Ну да.
Это почти вызывает улыбку. В наступившей тишине я слышу, как стучат зубы Малкольма.
– Если химия не сработает, родители хотят попросить врачей назначить новый курс. Они не оставят меня в покое.
– Ты уже достаточно взрослый, чтобы решать самому.
– Скажите это им.
– Скажу, если хочешь.
Он качает головой, и я вижу, как на его глаза наворачиваются слезы. Он пытается сдержать их, но они просачиваются сквозь густые длинные ресницы, и он вытирает их рукой.
– У тебя есть с кем поговорить?
– Мне нравится одна медсестра. Она хорошо ко мне относится.
– Она твоя подружка?
Он краснеет. Из-за бледности кажется, что лицо его наливается кровью.
– Почему бы тебе не войти – мы бы еще поговорили? Если я не попью чего-нибудь, я больше не смогу плюнуть.
Он не отвечает, и я вижу, как опускаются его плечи. Он снова прислушивается к своему внутреннему диалогу.
– У меня есть дочь, ее зовут Чарли, ей восемь лет, – говорю я, пытаясь его удержать. – Помню, когда ей было четыре, мы гуляли в парке и я катал ее на качелях. Тогда она мне сказала: «Папа, знаешь, если закрыть глаза крепко-крепко, так что появятся белые звездочки, то, когда откроешь их, увидишь совсем новый мир». Хорошая мысль, а?
– Но это неправда.
– Почему нет?
– Только если притворишься.
– А почему бы не притвориться? Что тебе мешает? Люди думают, что легко быть циничным пессимистом, но это ужасно тяжелый труд. Надеяться гораздо легче.
– У меня неоперируемая опухоль в мозгу, – говорит он с недоверием.
– Да, я знаю.
Интересно, кажутся ли Малкольму мои слова такими же пустыми, как мне. Когда-то я во все это верил. Многое может измениться за десять дней.
Малкольм прерывает мои мысли:
– Вы врач?
– Психолог.
– Тогда скажите, почему я должен уйти отсюда?
– Потому что здесь холодно и опасно и я видел, на что похожи люди, упавшие с крыши. Пойдем внутрь. Давай согреемся.
Он смотрит вниз, на процессию машин «скорой помощи», пожарных, полицейских и телевизионных автобусов.
– Я выиграл соревнование по плевкам.
– Да, выиграл.
