– Спасибо, не стоит.
– Не смущайтесь. Вы большой мальчик. Потрогайте. Наверное, вы сомневаетесь, что они настоящие. Большинство мужчин сомневаются.
Ее рука протягивается и обхватывает мое запястье. У нее удивительно сильная хватка. Я подавляю в себе желание отшатнуться. Она кладет мою руку себе под сорочку. Мои пальцы прикасаются к ее мягкой груди.
– Вот здесь. Чувствуете? Раньше она была как горошина: маленькая и круглая. Теперь размером с апельсин. Шесть месяцев назад она распространилась на кости. Теперь на легкие.
Моей рукой, все еще лежащей у нее на груди, она трет свой сосок, и я чувствую, как он постепенно твердеет.
– Можете заняться со мной любовью, если хотите. – Она говорит серьезно. – Я хотела бы почувствовать что-нибудь еще… кроме этого распада.
Выражение жалости на моем лице приводит ее в ярость. Она отбрасывает мою руку и плотно оборачивает грудь кардиганом. Теперь она не смотрит на меня.
– Я должен задать вам несколько вопросов.
– Забудьте об этом. Мне не нужны ваши ободряющие речи. Я не ищу веры и перестала заключать сделки с Богом.
– Я здесь из-за Бобби.
– А что с ним?
Я не спланировал свои вопросы. Я даже не знаю точно, чего ищу.
– Когда вы видели его в последний раз?
– Шесть, может, семь лет назад. У него постоянно были неприятности. Никого не слушался. Меня, во всяком случае. Ты отдаешь ребенку лучшие годы своей жизни, а он всегда остается неблагодарным. – Короткие, рваные фразы. – И что же он сделал на этот раз?
– Его обвиняют в нанесении телесных повреждений. Он избил женщину до потери сознания.
– Свою подружку?
– Нет, незнакомку.
Ее черты смягчаются.
– Вы с ним говорили. Как он?
– Он озлоблен.
Бриджет вздыхает.
– Когда-то я думала, что в роддоме мне подсунули чужого ребенка. Он не выглядел моим. Он был похож на отца, к сожалению. Я ничего своего в нем не видела, кроме глаз. У него были две левые ноги и булка вместо лица. Он ничего не мог держать в порядке. Так и норовил взять вещь в руки, разобрать, посмотреть, как она работает. Однажды он сломал прекрасное радио и разлил кислоту из батареи по моему лучшему ковру. Совсем как отец…
Не закончив фразы, она начинает новую:
– Я никогда не чувствовала того, что положено чувствовать матери. Думаю, во мне мало материнского, но ведь это не делает меня холодной, верно? Я не хотела забеременеть, не хотела усыновлять чужого ребенка. Господи Иисусе, мне был только двадцать один год!
Она выгибает тонкую бровь.
– Вам ведь не терпится залезть ко мне в мозги? Не так уж много людей интересует то, что думают другие или что они могут сказать. Иногда люди притворяются, что слушают, а на самом деле лишь дожидаются своей очереди рассказывать или же просто перебивают тебя. А что вы жаждете рассказать, мистер Фрейд?
– Я пытаюсь понять.
– Ленни был таким же: все время задавал вопросы, хотел знать, куда я иду и когда вернусь. – Она передразнивает его умоляющий голос: – «С кем ты, цветочек? Пожалуйста, возвращайся домой. Я буду тебя ждать». Он был таким жалким! Неудивительно, что я стала думать: неужели это все, что я могу делать? Я не собиралась всю оставшуюся жизнь пролежать рядом с его потной спиной.
– Он покончил с собой.
– Не думала, что он на это способен.
– Вы знаете почему?
Кажется, она меня не слышит. Вместо этого она смотрит на закрытые занавески. Наверное, окно выходит прямо на океан.
– Вам не нравится вид?
Бриджет пожимает плечами.
– Ходят слухи, что нас не хоронят, а просто сбрасывают с этого холма.
– Так как насчет вашего мужа?
Она не смотрит на меня.
– Он называл себя изобретателем. Что за чушь! Знаете, если бы он заработал хоть сколько-нибудь денег – много же на это было шансов! – он бы отдал их. «Чтобы обогатить мир», – так он говорил. Вот таким он и был: все время болтал о власти рабочих и пролетарской революции, толкал речи и разглагольствовал. Коммунисты не верят в рай и ад. Где он, по-вашему?
– Я не религиозен.
– Но как, по-вашему, куда он мог бы попасть?
– Понятия не имею.
Ее маска безразличия дает трещину.
– Может, мы все в аду, просто не понимаем этого. – Она делает паузу и прикрывает глаза. – Я хотела развода. Он отказался. Я велела ему найти себе подружку. Он не отпускал меня. Люди говорят, что я холодная, но я чувствую побольше многих. Я знаю, как получить удовольствие. Знаю, как обращаться с тем, что мне дано. И поэтому меня можно назвать потаскухой? Некоторые проводят всю свою жизнь, ограничивая себя, или делают других счастливыми – набирают очки, которые, как они полагают, зачтутся им в следующей жизни. Я не из таких.
