– Мы как раз собирались выпить горячего шоколада. Присоединитесь?
– Можете взять мою чашку, – говорит Чарли. – Мы с папой будем пить из одной.
Он обдумывает предложение, прикидывая, можно ли расценить его как взятку.
– Итак, у меня два пути, – произносит он ясным, мягким голосом, – либо я арестовываю вас, либо пью ваш шоколад.
– Мама предупреждала, что нас арестуют, – пищит Чарли. – Она говорила, что мы сумасшедшие.
– Напрасно вы не послушались свою маму.
Я протягиваю сторожу кружку, другую отдаю Чарли.
– С днем рождения, тетя Грейси, – говорит она.
Мистер Грейвзенд бормочет что-то подходящее к случаю, все еще ошеломленный скоростью своей капитуляции.
В этот момент я замечаю две приближающиеся коробки, а под ними – черные леггинсы и сникерсы.
– Это мама. Она стояла на стреме, – комментирует Чарли.
– Она явно не сильна в этом деле, – отвечает мистер Грейвзенд.
Джулиана бросает коробки на землю и издает изумленный писк – совсем как Чарли.
– Не волнуйся, мама, на этот раз тебя не арестуют.
Сторож поднимает брови, а Джулиана беспомощно улыбается. Мы пускаем горячий шоколад по кругу и заводим светскую беседу. Мистер Грейвзенд сообщает нам о писателях, художниках и коммерсантах, похороненных на кладбище. В его устах они кажутся старыми добрыми друзьями, хотя большинство из них умерли лет сто назад.
Чарли подбрасывает ногами листья, но вдруг замирает. Она смотрит вниз, на канал. Зажгли прожекторы, а на берегу раскинули белую палатку. Время от времени видны вспышки фотоаппаратов.
– Что происходит? – спрашивает Чарли, желая спуститься поближе и посмотреть.
Джулиана подходит к ней и нежно обнимает, кладя руки дочери себе на плечи.
Чарли смотрит на меня, а затем на сторожа.
– Что они делают?
Никто ей не отвечает. Вместо этого мы молча смотрим на канал, подавленные неприятным предчувствием. В воздухе стало холоднее. Пахнет сыростью и распадом. Противный металлический скрежет в далеком порту кажется криком боли.
По каналу плывет лодка. Люди в желтых флюоресцирующих жилетах наклоняются за борт, просвечивая воду фонариками. Другие цепью медленно идут по берегу, опустив головы, осматривая дюйм за дюймом. То и дело кто-нибудь останавливается и нагибается. Другие ждут, чтобы не разрывать цепь.
– Они что-то потеряли? – спрашивает Чарли.
– Тшш, – шепчу я.
Лицо Джулианы осунулось и побледнело. Она смотрит на меня. Пора домой.
В этот момент к палатке подъезжает машина коронера. Задние дверцы распахиваются, и двое мужчин в спецовках вытаскивают складные носилки.
За моим правым плечом полицейская машина въезжает через ворота на кладбище с включенной мигалкой, но без сирены. За ней следует вторая.
Мистер Грейвзенд уже шагает к парковке и дому сторожа.
– Пойдемте, нам пора, – говорю я, выплескивая остатки холодного шоколада.
Чарли все еще ничего не понимает, но догадывается, что надо вести себя тихо.
Я открываю дверцу машины, и дочь проскальзывает внутрь, спасаясь от холода. Поверх крыши я вижу, как в восьмидесяти ярдах от нас сторож разговаривает с полицейскими. Руки указывают на канал. Появляются блокноты. Фиксируются детали.
Джулиана садится на место пассажира. Она хочет, чтобы вел я. Моя левая рука дрожит. Чтобы унять эту дрожь, я покрепче хватаюсь за рычаг передач. Когда мы проезжаем мимо полицейских машин, один из детективов поднимает взгляд. Это человек средних лет, с рябыми щеками и сломанным носом. На нем мятое серое пальто, а на лице его – циничное выражение, словно он делает все это в тысячный раз, а легче не становится.
Наши взгляды встречаются, и он смотрит прямо сквозь меня. В его глазах не видно ни света, ни улыбки, ни эмоций. Он выгибает бровь и склоняет голову набок. Но я уже проезжаю мимо, все еще сжимая рычаг в попытке найти вторую передачу.
Когда мы подъезжаем к выходу, Чарли выглядывает в заднее окно и спрашивает, приедем ли мы на следующий год.
