Любопытно, что Дик больше никогда не упоминал про Миллисент. Может быть, он тоже встречался с ней - но ни он, ни она не говорили тебе об этом, так что нет смысла ломать себе голову. А в то время ты ценил его молчание и тактичность.
Забавно также думать, что, несмотря на рыцарский пыл, с которым ты защищал честь маленькой Миллисент, она так ни разу не коснулась тебя самого и могла бесконечно долго продолжать складывать твои грязные рубашки, делая это с пугающей многозначительностью.
А если это произошло по чистой случайности, тогда ничто не имеет абсолютно никакого смысла, и жизнь есть не что иное, как непристойное надувательство. Хотя твоего избитого, в синяках, лица она все-таки неожиданно коснулась, близко подойдя к креслу, где ты неловко пристроился.
- Мне жаль, что тебя побили, - сказала Миллисент своим тонким ровным голосом.
- Спасибо, мне тоже. Извини, что у меня нет для тебя конфет. В тот день ребята слопали.
Она осторожно потрогала мою распухшую скулу, ее пальцы оказались твердыми, уверенными и живыми.
- Мне все равно. Из-за чего вы дрались?
- Да он назвал меня лжецом, а потом сказал, что побьет меня.
- И побил?
Ты хотел усмехнуться, но лицо только перекосилось от боли.
- Разве по мне это не видно?
- Да, ты довольно плохо выглядишь.
- Очень приятно чувствовать твою руку. Когда вырастешь, тебе обязательно нужно стать медсестрой.
- Нет, терпеть не могу больных. Моя рука кажется тебе приятной не поэтому.
Вдруг ты понял, что не хочешь, чтобы она объяснила тебе почему. Ты слегка пошевелил головой, Миллисент судорожно вздохнула и убрала руку:
- Ну, мне пора идти.
С тех пор ваши отношения продолжали развиваться, медленно, исподволь, коварно и неумолимо. Подробности этого процесса со временем стерлись из твоей памяти, они были не такими волнующими, как другие события того времени, например дружба с Диком. Где же, собственно, таилась греховность? Если судить не на основании твоего скудного опыта, а с точки зрения того общеизвестного явления, которое свободно обсуждается на языке профессиональном и жаргоне простолюдинов.
Жизнь может создавать множество странных и разнообразных ситуаций, приносящих человеку лишь тревогу и волнение. Но отнюдь не бесчестие или проклятие. Но бог видит, в вашей связи с ней была греховность, и если не в порочной неподвижности ее бледного личика и не в постоянном, напряженном ожидании ее темных глаз, то, скорее всего, в невыразимо волнующих движениях ее рук и пальцев. Где же тогда она скрывалась? Может, в конце концов, греховность была в тебе? Тогда как она появилась? Кто и зачем вложил ее в тебя?
Объяснения нет...
Некоторые из тех подробностей не совсем забылись; в последующие годы ты так часто представлял их себе в фантазиях, что можешь точнее описать последовательность ее жестов, чем процесс своего одевания. Меньше двух лет назад, словно пораженный громом, ты пробудился, и смутные фантазии стали реальностью...
Пробуждение резко положило конец вашей связи.
Оно произошло независимо от тебя, исключительно благодаря существованию других, более важных реальностей. Ты был совершенно к этому не подготовлен в то солнечное утро, когда по вызову декана брел через двор колледжа к внушительному новому кирпичному зданию за рядом сосен и лениво размышлял о причине вызова.
За блестящим полированным столом восседал непривычно озабоченный Засушенная Слива, лицом к нему сидела бедно одетая, плотная и энергичная, но изможденная женщина, чье лицо показалось тебе смутно знакомым.
- Доброе утро, Сидни. Полагаю, вы знакомы с миссис Моран. - Голос Засушенной Сливы был резким. - Она предъявила жалобу, которая основана на информации, полученной ею от своей дочери.
Ты был ошеломлен. Женщина избавила тебя от объяснения, внезапно вмешавшись в разговор:
- Это не совсем жалоба. Как я сказала, если все это обман, то для Милли это не впервой. Я только хочу узнать об этом у мистера Сидни.
- Спрашивать буду я, миссис Моран. - И, обратившись к тебе, декан сказал: - Вы признаете себя виновным в том, что не должным образом вели себя с этой девушкой?
