– Вон там в стене нож торчит, – указала Пибоди.
– Так вот что он тут устроил. – Ева посмотрела на Маки. – Вы и наркоту найдете. У него руки дрожат.
Она посторонилась, пропуская медиков.
– Подлатайте его – и на допрос.
Чтобы Рорк больше не надоедал, Ева позволила медикам осмотреть раненую руку, а сама тем временем обсуждала с Ловенбаумом и Фини обстановку.
– У него двухуровневая защита на окнах и дверях, – сказал Ловенбаум. – Если бы мы дом брали штурмом, он бы точно уложил несколько наших ребят.
– Не факт. Рисковать, конечно, не стоило в любом случае, но он уже не такой меткий стрелок, каким был раньше. Мои ребята нашли в уборной, рядом с его спальней, два килограмма героина. От дочери, скорее всего, прятал. Хотя надо быть совсем уж глухим и слепым, чтобы не понять, что он употребляет.
– Помню, как Мак гордился своей зоркостью и ловкостью рук. – Ловенбаум покачал головой: – Стоило подсесть на наркоту – и куда что делось!
– Ни один нарик не избежал такой участи. Когда только начинают, все надеются. Поеду в больницу. К Маки четыре копа приставлено. Если он не при смерти, сегодня же будет в камере.
– Я слышал, врачи говорили, ему нужна операция на правом глазу. Может, и на левом тоже, – пожал плечами Фини. – Но зрение все равно не восстановится до конца. Отчасти из-за наркотиков. И на икрах ожоги. Там, где кожа на ботинках расплавилась. Мне лично его не жаль.
– Когда-то он был хорошим человеком. Жалеть того, кем он стал, я тоже не буду, – добавил Ловенбаум, – только мне очень грустно, что парень вот так сам себя разрушил.
– А дочь его все еще на свободе. – Ева поднялась, не обращая внимания на легкое жжение в руке. – И, судя по всему, у нее нет проблем ни со зрением, ни с руками. Как только Маки подлечат, я посажу его за решетку и заставлю расколоться.
– Она его дочь, Даллас. Не знаю, что надо сказать или сделать, чтобы заставить человека сдать собственного ребенка.
– Он торчок, – категорично заявила Ева. – Я его сломаю.
Однако тем же вечером осуществить задуманное ей так и не удалось. Ева поругалась с медсестрами, врачами, в конце концов – с главным хирургом, но все в один голос заявили, что Реджинальда Маки нельзя выписывать из больницы в течение ближайших двенадцати часов.
– Мы вынули у него из правого глаза шестнадцать осколков инфракрасной линзы и семь из левого.
– Он убил семь человек за два дня.
Хирург тяжко вздохнул и посмотрел на Еву усталыми глазами. Ее это ничуть не тронуло.
– Вы делаете свою работу, лейтенант, а я – свою. Говорю вам как есть. От наркозависимости у вашего подозреваемого стало портиться зрение. Началась атрофия сетчатки и глазных нервов. Травма еще больше повредила роговицу и сетчатку. Если бы он избавился от зависимости, мог бы стать кандидатом на трансплантацию или, по крайней мере, на еще одну операцию. В данной же ситуации мы сделали все что смогли. Ему самому и его глазам требуется отдых. Мы обязаны подержать его под наблюдением во избежание ухудшения состояния и попадания в глаза инфекции.
– Он сейчас не спит?
– Не должен. Его изолировали и поместили под охрану. Наша служба безопасности подстраховывает ваших офицеров. Мы отдаем себе полный отчет в том, с кем имеем дело.
– Я хочу с ним поговорить.
– Медицинских противопоказаний к этому нет. Чтобы не двигал головой и не напрягал глаза, мы зафиксировали ему голову стабилизирующим устройством. Он пробудет в таком положении двенадцать часов. Затем я его осмотрю и, надеюсь, смогу со спокойной совестью передать в ваше распоряжение.
Смирившись с тем, что большего добиться не получится, Ева отправилась в палату к Маки. У дверей ее встретили два офицеров в форме. Внутри, у постели больного, – еще пара охранников.
Маки лежал неподвижно. Голова его была стиснута похожим на маленькую клетку стабилизатором, глаза закрыты бинтами. Из тела торчало множество трубочек, подсоединенных к громко тикающим и гудящим аппаратам.
Боже, как она ненавидела больницы! С того самого дня, когда в восьмилетнем возрасте очнулась в одной из них. Подавленная и избитая. Не знавшая, кто она и где находится.
А вот Маки прекрасно знал, кто он и где.