Миледи хорошо подготовилась к предстоящему приходу Фельтона и тщательно обдумала свое поведение при этом свидании. Она знала, что ей остается только два дня, и что, как только приказ будет подписан Бекингэмом (а Бэкингем не задумается его подписать еще и потому, что в приказе поставлено вымышленное имя и, следовательно, он не будет знать, о какой женщине идет речь), барон немедленно отправит ее. Она знала также, что женщины, присужденные к ссылке, обладают гораздо менее могущественными средствами обольщения, чем женщины, слывущие добродетельными во мнении света, те, чья красота усиливается блеском высшего общества, восхваляется голосом моды и золотится волшебными лучами аристократического происхождения. Осуждение на унизительное, позорное наказание не лишает женщину красоты, но оно служит непреодолимым препятствием к достижению могущества вновь. Как все по-настоящему одаренные люди, миледи отлично понимала, какая среда больше всего подходит к ее натуре, к ее природным данным. Бедность отталкивала ее, унижение отнимало у нее две трети величия. Миледи была королевой лишь между королевами; для того, чтобы властвовать, ей нужно было сознание удовлетворенной гордости. Повелевать низшими существами было для нее скорее унижением, чем удовольствием.
Разумеется, она вернулась бы из своего изгнания, об этом ей говорил прежний опыт, гораздо более суровый, чем предполагал преподнести ей Джозеф, но сколько времени могло продолжаться это изгнание? Она достаточно пробыла в качестве домашней рабыни и знала, насколько тяжело это ею переносится. И миледи не была уверена, что выдержит такое испытание еще раз — лучше было бы вовсе не оказываться в этом положении. Потерять год, два года, три года — значит потерять вечность; вернуться, не зная, что сталось с детьми под опекой коварного дядюшки, даже — живы ли они; вернуться опять в нищету и доказывать свою личность — а ведь один раз она уже отступилась от этого; вернуться — и увидеть торжество мнимого лорда Винтера; вернуться — зная, что Антуан уверен в ее виновности и ненавидит; вернуться — когда д'Артаньян вместе со своими друзьями восторжествует — все это были такие мучительные мысли, которых она не могла перенести. Впрочем, бушевавшая в ней буря удваивала ее силы, и она была бы в состоянии сокрушить стены своей темницы, если бы хоть на мгновение физические ее возможности могли сравняться с умственными.
Помимо всего этого, ее мучила мысль о кардинале. Что должен был думать, чем мог себе объяснить ее молчание недоверчивый, беспокойный, подозрительный кардинал — кардинал, который был не только единственной ее опорой, единственной поддержкой и единственным покровителем в настоящем, но еще и главным орудием ее счастья и мщения в будущем? Она знала его, знала, что, вернувшись из безуспешного путешествия, она напрасно стала бы оправдываться заключением в тюрьме, напрасно стала бы расписывать перенесенные ею страдания: кардинал сказал бы ей в ответ с насмешливым спокойствием скептика, сильного как своей властью, так и своим умом: «Не надо было попадаться!»
В такие минуты миледи призывала всю свою энергию и мысленно твердила имя Фельтона, этот единственный проблеск света, проникавший к ней на дно того ада, в котором она очутилась; и, словно змея, которая, желая испытать свою силу, свивается в кольца и вновь развивает их, она заранее опутывала Фельтона множеством извивов своего изобретательного воображения.
Между тем время шло, часы один за другим, казалось, будили мимоходом колокол, и каждый удар медного языка отзывался в сердце пленницы. И однако она слышала их как в тумане, ибо мозг ее был погружен в прошлое, которое вставало перед ней так ярко, будто она переживала его вновь.
…Вот она совсем юная, еще воспитанница Темплеморского монастыря бенедиктинок. Семья ее была небогата, и Анну де Бейль быстрее, чем замужество, могло ожидать монашеское покрывало. Со страхом она встречала дядю, своего опекуна, каждый раз ожидая, что он объявит ей об этом. Мир за стенами обители, свет манили ее, и почему она должна была похоронить свою красоту? А она была красива, прекрасна, словно ангел: об этом ей говорили глаза молодого священника из церкви при монастыре. Однако Анна и сама была умна и даже без священника постигла бы эту истину.
