Об этом судебном процессе, несомненно, знал и Толстой, который был знаком с Гартунгом. Историю самоубийства во время суда он перенес в свою пьесу “Живой труп”, где Федор Протасов кончает с собой таким же образом.
Дальнейшее расследование доказало полную невиновность Гартунга. Но жизнь Марии Александровны была уже сломана. Она осталась без средств к существованию и обратилась к Александру II с просьбой о помощи. Лишь спустя несколько лет ей назначили пенсию в 200 рублей в год и только в 1899 году, к 100-летию Пушкина, размер пособия увеличили до 300 рублей.
Мария Александровна была вынуждена вести скитальческий образ жизни. Некоторое время она продолжала жить в их с мужем квартире на Поварской, 25, где сейчас находится Институт мировой литературы им. А. М. Горького. Затем уехала в имение Гартунга, потом вернулась в Москву и ютилась в скромных съемных квартирах на Кисловке, на Арбате… Некоторое время проживала у своего овдовевшего брата Александра Александровича, помогая ему воспитывать его детей.
Тем не менее до конца своих дней Мария Александровна сохраняла в себе аристократическую стать и была, как вспоминали о ней близкие, “всегда подтянутой, веселой, неунывающей”.
Старшая из детей Пушкина, она пережила всех своих братьев и сестер и единственная застала революцию 1917 года.
В годы Гражданской войны она, как и многие, голодала. В 1918 году наркому просвещения А. В. Луначарскому удалось пробить ей пенсию в 2000 рублей, но первые деньги пришли, когда ее уже не стало, и они были потрачены на похороны. Она ушла из жизни 7 марта 1919 года и была похоронена на Донском кладбище.
В последние годы жизни Марию Александровну часто видели возле памятника Пушкину в Москве на Тверском бульваре. В 1880 году она присутствовала на его открытии. Теперь она часами просиживала возле него, размышляя о чем-то своем. Прохожим, глядевшим на эту старушку со старомодной вуалью на лице, и в голову не приходило, что перед ними не только дочь Пушкина, но и прототип главной героини величайшего мирового романа о любви.
И это тоже подлинная история Анны Карениной.
В романе есть один парадоксальный момент. Анна Каренина безумно любит своего сына, рожденного от нелюбимого Каренина, и не любит свою дочь, рожденную от любимого Вронского.
Восьмилетний Сережа – главная причина, по которой Анна колеблется с решением уйти от Каренина. Потеря сына для нее как нож в сердце. Два чувства соперничают в ее душе – любовь к Вронскому и привязанность к сыну. Она признается Алексею Вронскому, что одинаково любит обоих, его и Сережу, и это все, что ей нужно для полного счастья. Оказавшись с Вронским за границей, в Италии, Анна первое время чувствует себя счастливой, но потом начинает страдать из-за разлуки с сыном и, вернувшись в Петербург, только и думает о свидании с ним.
Но что же новорожденная девочка? Ведь она осталась с Анной. Она находится с ней за границей, потом в Петербурге, потом в имении Вронского, потом в Москве, и так до последнего дня ее жизни. Девочка подрастает. Но ее как будто нет.
В ранних экранизациях “Анны Карениной”, где роль Анны исполняли Грета Гарбо и Вивьен Ли, никакой девочки нет и в помине. Она не нужна, она лишняя.
Беременная Анна как будто совсем не думает о будущем ребенке, но при этом со слезами умоляет Каренина, который наконец решается на развод, оставить ей сына.
– Вам нужен Сережа, чтобы сделать мне больно, – проговорила она, исподлобья глядя на него. – Вы не любите его… Оставьте Сережу!
– Да, я потерял даже любовь к сыну, потому что с ним связано мое отвращение к вам. Но я все-таки возьму его. Прощайте!
И он хотел уйти, но теперь она задержала его.
– Алексей Александрович, оставьте Сережу! – прошептала она еще раз. – Я более ничего не имею сказать. Оставьте до моих… Я скоро рожу, оставьте его!
Анна уверена, что во время родов она умрет. Тогда зачем она умоляет оставить ей Сережу? Да потому, что не может ни на один день расстаться с ним. После родов Анна в полубреду лишь на мгновение вспоминает про дочь, зато проявляет большую заботу о сыне.
– Ах, какой вздор! – продолжала Анна, не видя мужа. – Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие, и я их видеть не могу от этого. Давали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перенести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
