— Ага, — непонятно, но безразлично сказал Криворотов. И снова покашлял. — Вот такие дела, дорогой камарадо Михаил. Чего-нибудь новеньком почитать не дашь?
— Дам, Федор Степаныч. Вы «Таинственный остров» Жюль Верна не читали?
— Не приходилось. А из какой жизни книга? Не из итальянской?
— Нет, что вы… Это приключения американцев на необитаемом острове. Это о торжестве человека над природой, — вспомнил Мишка из журнала «Вокруг света».
— Ага, — снова безразлично сказы Криворотов. — Американцев, значит… Ну, зайду на неделе, дашь про торжество. Он развернул Мишку лицом к деревне, легонько подтолкнул и довольно громко пробормотал, когда Мишка уже встал на лыжню:
— Торжество… Приехали в гости, бахнул из маузера друга… Самого на правеж, а тут случай. Хоть и не на мне числится, а все одно неприятности… Торжество…
Тогда Мишка снова обернулся, милиционер смотрел на него в упор с интересом, даже рот открыл, как парнишка.
— Что скажешь, Михаил? — вопрос прозвучал резко, будто не было до этого никаких неопределенно-безразличных вздохов и пустых «ага».
— Думаю, что вы неверно представляете себе происшедшее на даче, — так же резко ответил Мишка. — Думаю, что вы ошибаетесь, так же, как и те, кто занимаются этим делом.
Криворотов смотрел на Мишку все с тем же выражением откровенного интереса. Вдруг сказал:
— Ты на дачу не лазил.
Именно сказал. Не спросил у Мишки — мол, не лазил ли ты на дачу, Михаил Батькович, а просто уверенно сказал. Мишка промолчал, даже не сообразил кивнуть в ответ. Криворотов усмехнулся:
— «Те, кто занимаются этим делом, ошибаются»… Ошибаются…
И строго повторил:
— Не лазил ты, а другим малым лазить отсоветуй — добра от этого не будет, понял?
Теперь Мишка наконец кивнул. Оба постояли молча. Мишка решил, что уже можно идти, но не удержался — спросил, уже толкаясь палками:
— Федор Степаныч, а ведь для вас все это не имеет значения, правильно? — и, не дожидаясь ответа, помчался к дому. Уже издали, на ходу, оглянулся в последний раз. Криворотов стоял на том же месте, на бугре, неподалеку от дачи. На фоне снега четко вырисовывалась его огромная фигура в широченном тулупе. И Мишке показалось, что милиционер утвердительно кивнул — и на последний Мишкин вопрос, и будто одобряя все Мишкины действия и догадки.
Через десять минут Мишка уже спал, забравшись на кровать под ватное одеяло, заняв материно место. Первый день расследования Майк Кристи провел с толком. Влажный конверт и слегка растрепавшаяся книга лежали под подушкой. Поработать с конвертом Мишка собирался рано утром. С книгой же приходилось ждать, пока мать вернется с дежурства и отоспится. Расследование шло отлично, и можно было многого ожидать от книг и конверта. Возможно, что уже завтра Майк Кристи поставит заключительную точку в этом сложном и чертовски интересном деле, господа.
Мишка лежал под одеялом мокрый, как мышь. Он заснул раньше, чем полностью высох пот.
Мать вернулась с дежурства, как обычно, в восемь утра. Мишкина мать выделялась в деревне не столько пообносившейся городской одеждой, сколько высоким ростом. Модные жакеты с меховой отделкой были давно большей частью проданы, оставшиеся как-то так налоснились от дров и коромысла, что сравнялись с ватниками и телогреями, ботинки и туфли изорвались, а подшитые валенки мать, как и Мишка, не снимала с ноября до апреля. Но рост — рост никуда не девался. Мать была выше не только всех баб, но и большинства мужиков. Соответственно и прозвище она получила мгновенно верста высланная. Под стать росту были у матери руки и ноги: обувь ее до сих пор была Мишке велика, а варежки и подавно. Вообще, мать была всем крупна: в бедрах широка, темно-русые волосы — толстеннейшей косой, зубы как у лошади, и один в один — с голубым блеском. И если б не рост несуразный, не слишком большие, по здешним понятиям, водянисто-голубые глаза — пучеглазая, не слишком тонкие пальцы и запястья — гляди, переломятся, да, главное, не Мишка — вдовье приданое, то была б мать в деревне невеста не из последних, для вдовых, конечно. И еще — если б не городская, грамотная до невероятия. Этого добра никому не надо.
