«Нашли сапоги пару», — иронизирую про себя, наблюдая за увлеченными музыкантами. Снова захотелось чая, но не стал мешать творческому процессу двух профессионалов.
Хлопнула входная дверь и на пороге комнаты появилась раскрасневшаяся Евгения Сергеевна.
— Здравствуйте мальчики! Ой, вы заняты? — замечает незнакомца, — я тогда позже зайду. Вы, наверное, голодные? Схожу, пробегусь по магазинам, — выпалила и тряхнув челкой, умчалась.
Павел, было, дернулся вслед, но остановился, услышав хлопок входной двери.
«Тормозит Паша», — мысленно отмечаю. Сева задумчиво посмотрев на нас, спрашивает меня:
— У тебя вроде есть еще песня. Про жизнь.
— «Так хочется жить!» — подсказываю название.
— Возможно, — пожимает плечами и смотрит на меня вопросительно.
— Об этой песне речи не было, — напоминаю. — Я ее уже продал, — информирую.
Видно, что Сева не доволен.
— Спеть можешь? — интересуется.
— Спеть могу, но эта песня, возможно, уже зарегистрирована в ВААПе под другим авторством и передана исполнителю, — предупреждаю его.
— Пой, хоть оценю, — машет кистью.
— Однако, — качает головой, прослушав, — действительно стоящая вещь.
— У кого песня не скажешь? — придя к какому-то решению, спрашивает.
— Коммерческая тайна, — сообщаю, мотая отрицательно головой, — Даже Павел не знает, — добавляю, отводя от друга возможные неприятности.
— Хорошо. Я знаю, какую цену ты просишь за песни. Я могу купить (тянется за нотной тетрадью) «Кольщика», «Владимирский централ» и «Ушаночку» за названную сумму. «Извозчик» — еще сырой и требует доработки. За него дам пятьсот рублей. За дворовые песни — по триста, — предлагает.
— «Извозчика» отдам за так. Сомневаюсь, что это полностью моя песня. Вроде бы, чего-то похожее слышал, — сообщаю. — А дворовые стоят значительно больше.
Сходимся на пятистах рублях за песню. Сева не скрывает своего удовольствия, убирая в дипломат бобину и нотные записи. Выкладывает на стол две банковские упаковки двадцатирублевок и десятирублевок и отсчитывает пятьсот рублей. Пишет на бумажке свой телефон и просит звонить ему в случае появления новых песен незамедлительно. Намекает, что за достойные песни сможет заплатить больше. Жмем руки и расстаемся почти друзьями.
Оставляю на столе упаковку червонцев. Остальные деньги кидаю в сумку. Павел горестно вздыхает, глядя на одинокую пачку денег на столе. Сил на споры у нас уже не было и жрать хотелось не по-детски.
Вернулась с авоськами Евгения Сергеевна, как будто дожидалась ухода гостя.
— Ну как все прошло? — интересуется, заметив банковскую упаковку денег на столе.
— Все в порядке, — смущенно улыбается Павел.
— Ладно, все разговоры потом, сначала поедим. Я из ресторана кое-что принесла, чтобы не готовить, — сообщает она. — Чьи это деньги? — интересуется.
— Пашины, — злорадно закладываю друга. Тот только вздыхает.
Иду довольный и сытый домой. Эта пара так и не согласилась принять тридцать процентов от денег москвичей. Согласились только на полученную сумму от меня и сегодняшнюю тысячу. «Возможно, большие суммы пугают неизбалованных провинциалов», — предполагаю.
Дома отсчитываю и приношу маме десять тысяч рублей. Она при виде такой суммы теряет дар речи. Не давая ей собраться, информирую, что завтра вечером уезжаю в Ленинград на неделю. Прошу поискать адрес тети Светы, двоюродной маминой сестры, проживающей там.
Мы с мамой в моих начальных классах ездили к ней на несколько дней. Жили тогда у нее где-то в центре города в комнате коммунальной квартиры. Из будущего помню, что она давно получила отдельную квартиру в новостройке на Московском проспекте, так как в увольнениях иногда навещал ее.
Выбрав из пачки старых газет последние номера, двигаюсь к бабушке. Через некоторое время в дверь протискивается смущенная мама с листком в руке.
— Ты знаешь сколько лет нам надо работать с отцом, чтобы заработать такие деньги? — вполголоса со страхом спрашивает меня.
— Года три? — предполагаю.
— Это, правда, все законно? — интересуется, не слушая мой ответ.
— Все законно, никто не придет с обыском, — успокаиваю. — Только все равно не надо бы хвастаться перед знакомыми, — напоминаю.
