Но нам было хорошо вместе.
Лена называла меня «мальчик мой», «мой дурачок», «лапуля», и всегда просила рассказать ей что-нибудь. И я рассказывал. Например, пересказывал «Мёртвые души».
Как она смеялась!
И почти плакала, когда я персказывал «Героя нашего времени»… Да, конечно. Бедная Бэлла… бедная княжна Мери…
Я, конечно, не могу ручаться, что мои рассказы были очень близки к оригиналам. Но Лена шептала мне на ухо, что никогда, и ни с кем ей не было так хорошо, так легко и спокойно…
У нас не было иллюзий — ни у неё, ни у меня. Мне ничего не надо было от этой женщины, кроме того, что есть.
Она не хотела женить меня на себе — уж слишком я выглядел для этой цели неподходящей кандидатурой.
Если между людьми есть симпатия… если между людьми всё честно — разве это, само по себе, не повод к наслаждению?
Есть наслаждение сексом? — Да.
Есть наслаждение едой? — Да.
Есть наслаждение вином? — Да.
Есть наслаждение отдыхом? — Да.
А вот есть наслаждение честностью? — Да.
Конечно, да. Если бы только не этот червячок… Не этот училкин сын, который шепчет по ночам из своего угла, куда, казалось, он загнан навеки…
Он шепчет что-то типа: «Любовь… не прелюбодействуй…» Более того — он осмеливается произнести: «Целомудрие…», «Воздержание…»
Да елки палки! Когда же это кончится!
Я снимал комнату в коммуналке на два хозяина.
Во второй комнате (вернее, в двух смежных) жил дядя Петя со своей благоверной супружницей тётей Полей.
Ну и парочка была, доложу я вам!
Петя выглядел худовато, седовато и лысовато. Поля была толста, громогласна, и постоянно всем недовольна.
До пенсии она работала продавцом в продовольственном магазине, и ещё застала времена дефицита. Тогда — быть продавцом означало совсем не то, что сейчас.
Скорее всего, и сейчас так же воруют. В смысле обмера и обвеса. Но тогда… тётя Поля состояла при дефиците и распоряжалась дефицитом.
Это придавало ей значимости!
Может быть, её постоянное недовольство теперешней жизьнью частично было обусловлено тем, что её отлучили от всемогущего дефицита.
Когда дядя Петя был трезв, его было не видно и не слышно. На всю квартиру разносился только низкий голос его супруги, ругающей всё на свете.
— Опять пенсию не прибавили! — гудела она.
— Так прибавили же, — возражал Петя.
— Ну, да! Одной рукой сто рублей добавили, а второй рукой сто пятьдесят забрали!
— Да, да, — кивал Петя.
— Что это за цены? Нет, ты видел, что творится в магазинах? Это же сколько я должна платить за дохлый окорочок? Что, сотню? Накося! Выкуси!
Петя кивал.
— Послать бы этих, что наверху сидят, пусть бы пожили на пенсию! Пусть бы вскупились в нашем универсаме!
Петя снова кивал.
Ещё тетя Поля любила кричать в телевизор.
— Что, выпялился? — кричала она очередному радетелю за народное благо. — Что, надрал народ, и радуешься? Морда-то, как блин, так и лоснится! Куда миллионы попрятал, гад! Где зарплата? Где пенсия?
Тётя Поля была, конечно, права.
Я ещё помнил о том, как мы жили с матерью от получки до получки. Но вот как донести этот крик души до вышестоящих чиновников… Вот в чём вопрос…
Может, действительно — воровать? Только так и можно побороться за свой справедливый кусок в делёжке общественного пирога?
Вор у вора дубинку украл…
Но когда тётя Поля сотрясала стены коммунальной кухни своими криками, хотелось ответить ей чем-то подобным. Послать её, извините, подальше.
Кричать в кухне и ругать телевизор было проще всего. Я даже иногда задумывался о том, что творится в душе у такого, постоянно кричащего, и постоянно ругающего всех человека. Б-р-р-р…
Даже справедливость ругани уходила на второй план.
Крики тёти Поли медленно затухали, ударяясь, как в подушку, в тихого и безвольного (казалось бы) дядю Петю.
Но если дяде Пете случалось выпить… Упаси Бог встать на его пути в такое время!
— Зашибу! — вопил Петя! — Сгною!
— Тише, тише, — пыталась унять его тётя Поля, — тише ты…
— Я на вас управу найду! — продолжались крики, перемежаясь матерной руганью, — Я в карцер вас упеку! Колька, сучонок! Тебя первого! Первого!
Крики дяди Пети продолжались, обычно, не долго. Пар быстро уходил в гудок.
Послушав, какими словами ругается во хмелю дядя Петя, я однаждя спросил у его супружницы, в чём причина такого специфического набора слов.
