Два десятка дивизий мы вынуждены были бросить в открытые поля. В то время я побывал в военном гарнизоне Богучары, под Воронежем. Тогда строительство городка только начиналось, и офицеры с семьями жили в палатках и кунгах по уши в грязи. Офицеры дивизии не боялись проклинать Ельцина даже в присутствии генералов и полковников Генштаба. Никто из них не считал, что не надо было уходить из Германии. Говорили главным образом о том, что "надо было сделать все толково", планомерно, с достоинством. Сопрягая темпы вывода войск и темпы строительства жилья и военных городков. Истина элементарнейшая. Но на нее откровенно начихал Горбачев. Он зарабатывал дешевую популярность у немцев на унижении своих солдат и офицеров.
Ельцин пошел тем же путем. Он не только не притормозил бегство наших сильнейших дивизий, а, наоборот, ускорил его, пойдя "на более сжатые сроки".
Там, в Богучарах, мы сидели в брезентовой палатке, по которой беспрерывно строчил холодный осенний дождь, пили из минных алюминиевых колпачков разбавленный спирт и смотрели по "видику" любительский фильм о проводах последних российских частей из Германии. Явно "уставший" Ельцин, неуверенно дирижирующий оркестром и наваливающийся на кого-то из дипломатической свиты. Не менее "уставший" замминистра, тайком справляющий малую нужду под трапом самолета. Бывший главком Западной группы войск генерал-полковник Матвей Бурлаков с притуманенным взором. И его замполит генерал Иванушкин, заснувший на пресс-конференции своего босса в зале ожидания подмосковной авиабазы Чкаловской 1 сентября 1994 года...
Офицеры штаба некогда элитной танковой дивизии, в стылую осеннюю пору 1994 года сидящей по уши в жирном воронежском черноземе, до слез под ядреный войсковой мат ржали над выходками своего Верховного Главнокомандующего. То был невеселый смех.
Накануне 9 мая в Министерстве обороны состоялся торжественный прием известных военачальников - ветеранов Великой Отечественной. После банальных праздничных речей и вручения подарков, как водится по пять капель. За Победу, за Победителей, за не вернувшихся с войны.
Не лезла в глотку водка. Что-то противоестественное было в этом совместном застолье старых и молодых генералов и полковников. Герои непобедимой и легендарной, спасшие страну. И "великие стратеги" расстрела депутатов в Белом доме. Бездари, погрязшие в Чечне. Я чувствовал себя непутевым сыном, промотавшим дорогое наследство отца...
Когда уже был потерян счет тостам во славу именинников и в шумном гомоне невозможно было услышать, о чем из дальнего конца зала сквозь сигаретный дым лопочет очередной выступальщик, мой сослуживец-полковник сообщил, что предлагается выпить за преемственность традиций.
Увидев, что рюмка моего соседа - ветерана, генерал-полковника артиллерии - не наполнена, я схватил бутылку "Распутина". Генерал накрыл рюмку рукой и угрюмо буркнул:
- Я такие тосты не пью. Огоньку позвольте?
Мы закурили. Генерал первым нарушил неловкую паузу:
- Как служится, полковник?
- Нормально.
- А как у тебя с совестью?
- Вы о чем, товарищ генерал?
- Я тебе не товарищ. Это Грачев тебе товарищ.
Встреча двух поколений славных защитников родины грозила перерасти в острый диспут.
- Что вы сделали с нашей армией, полковник?
Я не знал, что ответить. Тамада с другого конца стола прокричал сквозь балаган:
- Слово предоставляется Герою Советского Союза, генерал-полковнику... почетному гражданину Смоленска и Воронежа...
Мой собеседник резко встряхнул головой и встал:
- Налей!
Я налил. Зал притих.
- Мой тост очень краток, - неожиданно звучно и четко объявил мой сосед. - Предлагаю выпить за славную Советскую Армию! Не чокаясь!
После некоторого замешательства публика неуверенно проглотила этот тост. А в сторону "президиума" застолья уже мчался официант, в свободное от основной службы время подрабатывающий стукачом. Еще через пять минут официант вызвал меня в курительную комнату и передал приказ заместителя начальника Генштаба - лично спровадить генерала домой: "Машина у второго подъезда".
Мой генерал жил на Сивцевом Вражке. В его квартире, пахнувшей старой кожаной мебелью, царил холостяцкий бардак - жена генерала лежала в госпитале. Мы сели на кухне.
