Потом стряхнула с себя воспоминание.
«Сосредоточься на этой ночи, на этом мертвом даре, на этой могиле», — велела я себе.
Сделав глубокий вдох, я выдохнула. Потом еще раз.
— Я знаю, что тело исчезло, — прошептала я. — Раньше моей связью с мертвыми всегда бывало тело, но я хочу попытаться восстановить то, что получила от нее вчера.
— Мы на заброшенном кладбище в темноте, — пробормотал Толливер. — По крайней мере, ты не в длинной белой ночной рубашке и мы вместе. И поверь, мой мобильник полностью заряжен.
Я чуть было не улыбнулась.
Обычно я лучше всего чувствую себя на кладбище. Но не на этом и не нынче ночью. Я снова споткнулась. По кладбищам нелегко ходить, особенно по старым. Новые кладбища имеют плоские надгробия. Но на старых сломанные надгробия лежат в траве, земля зачастую неровная, поросшая пучками сорной травы. На более уединенных кладбищах посетители часто оставляют мусор: разбитые бутылки и смятые банки из-под пива, презервативы, обертки от еды — чего только там не найдешь. Не могу припомнить, сколько раз я находила трусы, подходящие и для женщин, и для мужчин, а однажды нашла шляпу-цилиндр, небрежно водруженную на надгробном камне.
Кладбище Святой Маргариты не было таким замусоренным. Траву тут постригли в конце лета, поэтому она была низкой. Пятна света наших фонариков танцевали в темноте, как игривые светлячки, иногда лучи скрещивались, потом уплывая прочь.
Воздух был неподвижным, холодным, настолько холодным, что обжигал руки сквозь перчатки и заставлял меня дрожать. Я надела вязаную шапку и шарф, но нос у меня совершенно замерз. Толливер, в нескольких шагах впереди меня, потер руки и заставил луч своего фонарика затанцевать.
Ночь казалась пропитанной густым ожиданием, от которого у меня мурашки бежали по спине. Я попыталась расслышать за деревьями шум машин на дороге, но крутом царила полная тишина. Я почувствовала укол тревоги.
Конечно же, несмотря на деревья, я должна была видеть свет фар едущих по шоссе машин. Я пошла медленнее, внезапно ощутив, что потеряла ориентацию. Наши фонарики как будто стали светить тусклее. Нужное место было уже близко, но почему- то я не могла его найти. Шум, исходящий от тел вокруг меня, казался необычно ясным и громким для таких старых трупов. Я хотела окликнуть брата, но не смогла.
Внезапно Толливер обеими руками очень крепко схватил меня за предплечье, мгновенно меня остановив.
— Смотри под ноги, — странным голосом произнес он.
Я посветила фонариком вниз. Еще один шаг и я бы упала в открытую могилу.
— О господи! Чуть не свалилась. Спасибо. Ты ничего не слышишь? — прошептала я.
Одна рука скользнула вниз по моей, сжала, потом выпустила. В этой костлявой руке было нечто странное.
А потом я поняла, что свет фонарика Толливера направлен на меня с другой стороны могилы.
Мое сердце заколотилось так сильно, что мне подумалось: его удары могут разорвать грудную клетку. Я опустилась на колени на мягкую, недавно потревоженную землю.
— Видишь? — сказал чей-то голос, хотя я не могла бы определить, откуда он раздался.
С нарастающим чувством ужаса я направила фонарик вниз, в могилу.
В ней было еще одно тело.
Толливер как будто не в силах был сдвинуться с края открытой могилы, и мы оба светили фонариками на труп.
— По крайней мере, я туда не упала, — ухитрилась произнести я. Мой голос прозвучал для меня самой хрипло и странно.
— Он тебя остановил, — заметил Толливер.
— Ты видел его? Ясно?
— Только силуэт.
Даже голос брата был напряженным и задыхающимся.
— Невысокий человек с бородой.
Такое с нами случалось впервые. Это было все равно что прослужить бухгалтером пять лет, а потом внезапно получить ряд незнакомых цифр, которые требуется просчитать за пять минут.
Толливер нетвердым шагом обошел вокруг могилы, чтобы опуститься на колени рядом со мной. Он обхватил меня руками, и мы неистово вцепились друг в друга. Мы дрожали, сильно дрожали — не от холода, а от близости к неведомому.
Я издала тихий звук, ужасно похожий на скулеж.
— Не бойся, — успокоил меня Толливер, и я слегка повернула голову, чтобы сказать, что боюсь не больше, чем он, — значит, ужасно боюсь.
