— Фельдман, — послышался в трубке спокойный знакомый баритон. Затем нетерпеливо: — Слушаю, слушаю… — И наконец: — Да говорите же, черт возьми!
Затаив дыхание, Никита выслушал этот незатейливый монолог и осторожно положил трубку. Хрен его знает, что могло произойти на самом деле. Конечно, он ни на секунду не верил, что Гордеев — шпион. Но что он может сделать? Для вмешательства в это дело его силенок явно маловато. Елена — член ЦК, Лex — кандидат в члены. Наверняка их судьба решается где-то на самом верху. А он, Никита, своими действиями может скорее навредить, чем помочь…
Постепенно тяжелый осадок от встречи с падчерицей боевого командарма растаял, и вот уже секретарь райкома в своем обычном энергичном темпе вел прием посетителей, руководил пятиминутками и иными совещаниями, изредка задумчиво поглядывая на бедра и бюст Алевтины, которая, как верный и искусный лоцман, вела деловую яхту первого секретаря Краснопресненского райкома по бурному морю Московской организации. Около шести часов вечера, улучив момент, когда Никита был один, она просунула голову в приоткрытую дверь и спросила:
— Ты не забыл, что приглашен в качестве партийного отца на комсомольскую свадьбу?
Никита оторвался от директивной бумаги:
— Когда?
— Рабфак строительного института, после торжественного собрания, в двадцать два ноль-ноль.
— Едем. Предупреди шофера. — И, скользнув взглядом по ее бюсту, он вновь углубился в проект очередного решения.
Чуть не сорвался вечер райкома и райсовета. Докладчиком о роли женщины в революции и строительстве нового общества должна была выступать Елена Маришевич. Она приехала, появилась в президиуме и вышла на трибуну. Долго смотрела в зал, напряженно ждавший пламенного слова испытанного бойца партии. И вдруг покачнулась и рухнула на сцену. Зал взволнованно загудел. Дежурные активисты унесли Маришевич в комнату президиума, появились врачи и вскоре увезли ее в Центральную больницу на Грановского. Спасая положение, к трибуне направился Никита. Поднял руку, призывая зал к тишине, откашлялся, заговорил скорбным голосом:
— Царские тюрьмы, ссылки, аресты бесследно не проходят. Но ленинская гвардия во главе с Генеральным секретарем нашей партии, верным ленинцем Иосифом Виссарионовичем Сталиным ведет нас по единственно верному пути. Пожелаем нашему отважному товарищу Елене Маришевич скорейшего выздоровления и возвращения в строй.
Зал дружно аплодировал.
— Товарищи! В тысяча девятьсот десятом году незабвенная Клара Цеткин в Копенгагене…
Никита вдохновенно пересказывал тезисы ЦК, разосланные накануне Международного женского дня во все обкомы, горкомы и райкомы. Обильно насыщая речь данными об успехах предприятий района, фамилиями ударниц, незамысловатыми рассказами о рождении ростков нового в отношениях человека к труду, о зарождении движения соцсоревнования, он держал зал во внимательном напряжении.
— Удивительно, как этот недоучка захватывает толпу, заставляет этих мужиков и мужичек сопереживать его безыскусным пассажам, — прошептал сидевший в президиуме бывший эсер, бывший троцкист, а ныне соратник Бухарина Станислав Генрихович Андреев-Ларский бывшему бундовцу, бывшему меньшевику, а ныне сподвижнику Зиновьева Моисею Яковлевичу Гершензону.
— Я его уже однажды слышал на каком-то совещании в горкоме, — ответил тот. — Деревенщина. Однако по части экспромтов гениален…
— Ну как я выдал доклад? — спросил Никита Алевтину в машине, когда они ехали в строительный институт.
— Великолепно! — Она горячо произнесла это слово, и он, облегченно вздохнув, радостно улыбнулся. — Полтора часа толковой речи — и без единой бумажки. Я-то знаю, что это было сделано без какой бы то ни было подготовки.
В студенческом общежитии Никиту ждали. Пока подымались шумной гурьбой на третий этаж, заведующий — человек средних лет, атлетического сложения, лобастый, вихрастый — говорил, словно читал лекцию:
— Понимаете — сейчас молодежь предпочитает просто сходиться и жить. Все основано на любви. Понимаете — где любовь, там и доверие. Насильно мил не будешь. Понимаете? Некоторые, конечно, расписываются. В загсе. Но далеко не все. А уж свадьбы — их почти никто и не устраивает. Понимаете — считается пережитком. Но ведь это же древний обряд. А мы что же, Иваны, не помнящие родства? Мы старый мир разрушили до основания. Строим новый. Вот мы и решили: хорошее старое надо переиначить на новый лад и возродить. Понимаете — вся комса за.
