- Большой юбилей! - довольно громко выдохнул он. И, как прежде, непонимающе смотрел на Молотова. Сталин недовольно обернулся в их сторону, но тотчас продолжил говорить что-то Хмелеву. Молотов, еще более понизив голос, теперь почти шептал:
- Как вы думаете, кто мог бы создать пьесу о... ну, скажем, революционной юности вождя?
"Вот оно что! - воскликнул про себя Марков. - Уже задумываются о вечности. Конечно, есть и "Борис Годунов" и "Царь Федор Иоаннович"". Теперь хотят увековечить красного царя".
- Задача не из легких, - сказал он задумчиво. И, поняв, что эти его слова могут быть поняты двояко, торопливо добавил: - Уровень, уровень-то должен быть высочайший!
- Несомненно, - согласился Молотов. - А как вы думаете, автор "Дней Турбиных" - подходящий для такой миссии драматург?
- Михаил Афанасьевич - талантище, - не сразу ответствовал Марков. Не знаю, насколько он может быть силен в жанре биографии... Хотя... хм... хотя уже несколько лет он истово трудится над пьесой о Мольере.
- О Мольере?!
- Да, и о его времени. И, как все, что он делает, пьеса обещает быть очень и очень злободневной. Я читал одну из редакций.
- И какое название?
- "Кабола святош".
"Интересно, в чем будет заключаться ее злободневность?" - недоуменно подумал Молотов. И поскольку Сталин уже направлялся к выходу, встал и, пожимая руку Маркову, посоветовал:
- Поговорите, при удобном случае с Булгаковым. И, разумеется - идея исходит не от меня. Вы понимаете?
- Я понимаю, - поспешно заверил Марков. - Понимаю, Вячеслав Михайлович. - Идея моя.
Уже по дороге в Кремль в машине, сидя на заднем сидении, отгороженном от водителя бронированным стеклом, Сталин хрипло произнес:
- Лапать Тарасову, как последнюю уличную потаскуху, не позволю. Никому! И тебе, Клим, тоже.
Ворошилова поразила клокотавшая при этом злость. Он не на шутку струхнул, такое между ними было впервые.
- Коба, да я... - начал было он с мольбой и отчаянием.
- Молчи! - брезгливо отрезал Сталин, отодвигаясь от соратника в самый угол просторного сидения. - Соврешь ведь! А тогда пеняй на себя. Простить можно все, но не ложь.
И после паузы, отрешенно добавил:
- Ложь - родная сестра измены...
Вернувшись домой во втором часу ночи и рассказывая об этой встрече своей третьей, самой любимой жене Елене Шиловской Булгаков говорил, таинственно улыбаясь:
- У всех цезарей - и древних, и нынешних - есть одно непреодолимое желание: въехать в Вечность. Приступаю к новой, бессмертной - так будут наверняка считать Его клевреты - пьесе. Беру по мудрому совету Маркова юность вождя. Действие? Революционные выступления в Батуме в 1905 году. Подалее от сегодня, поближе к неизвестности. Откройте занавес - начинается его величество вакхический вымысел!...
А на следующий день, который был предвыходным, Иван и Сергей приехали к девяти вечера в МК. По неписаной, но уже устоявшейся за год секретарства Никиты традиции, друзья собирались в такие дни в его кабинете на тесный мальчишник. В задней маленькой комнате секретарша Аленька и Аглая накрывали зеленое сукно канцелярского стола бежевой скатеркой, ставили тарелки с бутербродами - сыр, ветчина, икра, бутылки боржоми, граненые стаканы в подстаканниках с трафаретной советской символикой - серп и молот, герб, "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" На табурете в углу весело шумел электрический самовар. Никита, улыбаясь, похлопывал его блестящие бока, приговаривал: "Наши умельцы и блоху подкуют, и новую энергию в старые мехи вдохнут".
- Плюс электрификация... - поддержал его Сергей, вынимая из коричневого, видавшего виды портфеля бутылку "Московской" и ловким ударом ладони вышибая залитую сургучом пробку. Разлил водку по стаканам, поднял свой, спросил Хрущева:
- За что или за кого?
- Верно мыслишь, - Никита пытливо оглядел Сергея и Ивана, подошел к репродуктору, прислушался к голосу диктора. Тот вел репортаж из подмосковного колхоза. - За вождя, Хозяина, Отца!
Все трое энергично сдвинули подстаканники, раздался резкий металлический щелчок. Выпили. Никита проглотил свои сто грамм единым махом, Сергей - в два глотка, Иван привычно цедил, удержав дыхание. Принимаясь за бутерброды, Сергей незаметно толкнул Ивана легонько локтем. Тот понимающе усмехнулся. Вождь - да, Хозяин - да, а вот Отец - это было нечто новенькое.