— Потрясающе! — только промолвила Елизавета Сергеевна и толкнула своего мужа в бок. — А я-то тебя всегда пархатым дразнила!
Тот растерянно ответил:
— А мне приходилось всю жизнь еврейские анекдоты рассказывать! Хотя я никогда не находил в них ничего смешного.
— Ничего, родители, не сходите с ума, все в порядке, — сказал Костя. — Мы еще с вами в Грецию съездим, на родину Шиголопулоса.
Он вдруг задумался, поглядев на отца.
— Скажите, а почему вы меня назвали Константином?
— Да почему-то именно так захотелось, — невразумительно ответил Петр Давидович.
— Наверное, тебе накануне прадед Константин приснился, — сказала Елизавета Сергеевна. — Это ведь ты настоял на таком имени, я другое хотела.
— Да, — кивнул Петр Давидович. — Настоял. Впервые в жизни. И теперь нисколько не жалею. Давайте за это и выпьем!
Они все подняли фужеры, чокнулись.
— За Никоса Шиголопулоса, — сказал Костя. — И его род.
— А особенно за грека в еврейском обличье Давыда Федоровича Щеглова, — добавила Елизавета Сергеевна. — Ну и задал же он нам задачку!
— За нашего сына! — подытожил Петр Давидович. — И внука Антошку…
Они выпили, и Костя через некоторое время спохватился:
— Да, но теперь перед нами встает другая задача: как обмануть израильское посольство и провести меня по еврейскому списку? Там тоже не дураки сидят, копают глубоко.
— Попробуем! — озорно подмигнула им Елизавета Сергеевна. — Это уж я беру на себя.
Рита вернулась в этот же день, к вечеру. Открыла дверь своим ключом, прошла в коридор. Навстречу ей из комнаты вышла немолодая женщина. Она держала в руке совок и веник. На полу стояло ведро, в котором лежал мусор и много порванных на мелкие куски фотографий.
— Марья Никитична? — удивленно спросила Рита. — А где Костя?
— Так он же сказал, что съезжает, — ответила женщина. — Все, говорит, абзац. Я думала, ты в курсе.
— Да, я в курсе, — подумав, произнесла Рита. — Я очень даже в курсе. Надеюсь, он хоть заплатил за квартиру?
— Да, деньги лежали на тумбочке. А что случилось? Опять с ним поссорились?
— Нет, просто я выхожу замуж.
Она повернулась, чтобы уйти, но Марья Никитична задержала:
— Он ведь что-то просил тебе передать… Погоди. Вот ведь память, ничего уже не помню!
Рита увидела в ведре обрывки фотографий, присела на корточки. Достала несколько фрагментов, повертела в руках, разглядывая, усмехнулась.
— Вот ведь поросенок! — произнесла она незлобно. — И почему я в него такая влюбленная? Ну что же, сыграем и мы свою свадьбу в Малиновке…
Она швырнула обрывки фотоснимков обратно в мусорное ведро.
— Погоди, — вновь сказала Марья Никитична. — А ему-то что передать, если вдруг заявится или позвонит?
— А передайте… — Рита, стоя уже в дверях, задумалась. — Нет, ничего не передавайте. Ведь и он же мне ничего не захотел передать, я знаю. Я его хорошо знаю!
— Ладно, — кивнула Марья Никитична, берясь за веник. — Вот и передам ему это «ничего».
— Только не забудьте его где-нибудь в ведре, — добавила девушка и прикрыла за собой дверь.
Глава семнадцатая
Муки любви и ревности
Костя сидел в палате возле Антошки и читал ему какую-то детскую книжку, но сам не понимал то, что произносит. Слова казались глупыми и искусственными. Хотя продавщица в книжном магазине сказала ему, что это сейчас самые любимые среди детей и взрослых приключения волшебного мальчика по имени Гарри Поттер. «Чушь несусветная!» — подумал Костя с первой же страницы. Но Антону нравилось. Он слушал внимательно и даже улыбался. У Константина же сжималось горло, когда он бросал взгляд на его головку, сейчас совершенно лысую. Они выпали в течение недели, просто оставались в руках, если дотронешься. Еще малыш сказал ему только что, что Мишу перевели в другое отделение. Миша — это был мальчик с соседней кроватки. Сейчас кроватка была пуста и аккуратно застелена. Но Костя знал, что Миша на днях умер. А ведь выглядел даже здоровее, чем Антошка. Он старался не думать об этом, но мысли его все равно упрямо возвращались к смерти. А тут еще Антошка вдруг произнес, прервав его чтение:
— Я не хочу, чтобы меня переводили в другое отделение.
— Почему? — затаив дыхание, спросил Костя.
