Он с места срывается в галоп, траектория его длинных прыжков над лугом напоминает волнистую линию; за несколько секунд он очутился рядом с нами. Амели подалась вперед и протянула к нему руки, приветствуя его. Я делаю шаг назад. Пиано перепрыгивает через обрушившуюся ветку, обнаженная древесина которой в месте перелома смутно белеет в темноте. Я отчетливо воспринимаю множество мелких деталей: шуршание его шерсти по листве, которую он задевает в прыжке, блеск его оскаленных, как в улыбке, клыков, свою собственную застывшую улыбку, свои потрескавшиеся губы. Вот он прыгает, его тело — как огромное бесформенное пятно над белым топиком Амели. Они падают на посыпанную галькой дорожку. Я отворачиваюсь и изо всех сил зажимаю руками уши, как будто хочу раздавить голову в ладонях. Я уже успела отбежать на приличное расстояние, когда вдруг почувствовала его за спиной. Он быстро приближается, длинными ровными прыжками. Наконец он поравнялся со мной. Его длинный язык болтается, как тряпка, и бьется о нижнюю челюсть.
После перехода на зимнее время я несколько дней нахожусь в каком-то смятении, никак не могу приноровиться к собственной жизни. Мир, в котором вдруг стало резко темнеть в пять часов дня, мне кажется чужим. Люди тоже изменились. Нет ничего, что осталось бы прежним. По утрам я просыпаюсь с таким чувством, как будто у меня есть причина быть счастливой, но никак не могу припомнить эту причину. Такое чувство я испытывала только в детстве, рождественским утром.
Заметив, что у меня открыты глаза, Пиано стучит хвостом по полу. На паркете, на том месте, где лежала его голова, большое темное пятно.
Посинев от холода и потеряв надежду еще когда-нибудь согреться, я сидела перед кроватью и ждала, когда будильник второй раз за эту ночь покажет два часа. Пятьдесят восемь, пятьдесят девять. Указатель табло на этот раз не прыгнул назад, на час, а погнал секунды дальше: два часа одна секунда, две секунды, три…
Я залезла под одеяло к ГК. Он в полусне стал гладить меня, одним и тем же движением, как будто моя кожа — плохо сидящее платье, которое никак не разгладить. Потом мы опять любили друг друга, на этот раз удачно, хотя и без особой страсти. Только после этого я наконец согрелась. ГК крепко обнимал меня. Он знает, как миновать эти зорко охраняемые ворота между бодрствованием и сном, которые я ночь за ночью штурмовала, он знает потайную дверь. Никто не пытался задержать нас, когда мы, обнявшись, закрыли глаза и уснули. Просто уснули, и все.
■
