— Моя единственная любовь, что-то это с тобой случается слишком часто.
— Да.
— Ты не хочешь рассказать мне, что не в порядке?
— Да. Я расскажу. — Стефан отшатнулся, как будто она ударила его. Бидж улыбнулась и взяла его за руку. — Помнишь, как трудно мне было говорить с тобой о любви, о страхе, даже о гневе? Я никогда не рассказывала тебе, что чувствую, — продолжала Бидж тихо. — Этого не делает никто в семьях, половина членов которых может быть смертельно больна… То ли ты сама, то ли ребенок, которому ты передала гены… Но я попытаюсь.
— Я тебя слушаю. — В голосе Стефана звучали страх и решимость. Он вцепился в ее плечо так, как будто спасал утопающую. — Кто-то в твоей семье был болен. — Он подчеркнул мужской род глагола, как будто это могло гарантировать что-то.
— Я больна, — проговорила Бидж, — хореей Хантингтона. Вообще она достаточно редко встречается, но среди моих родных многие больны. Это наследственное заболевание. Половина семьи моей матери больна хореей Хантингтона. Я знаю, тебе известно, что это такое.
Стефан молча кивнул.
— Но знаешь ли ты, что это значит для человека? Это значит, что ты никогда не видела некоторых из своих дедушек и бабушек. Это значит, что, если болезнь перешла и к тебе, ты будешь становиться все более неуклюжей и все чаще впадать в депрессию, не осознавая этого. Если пройти генетическое тестирование, об этом можно узнать заранее.
— Только не ты. — Стефан дрожал. — С тобой такого не случится, моя единственная любовь.
— Не случится, — согласилась Бидж, — если я останусь на Перекрестке. Но я прошла генетическое тестирование, и я больна. А теперь я целую неделю здесь, и я начала все ронять, у меня дрожат руки, я теряю равновесие. Я не думала, что обратные изменения произойдут так быстро, но ведь я не знаю, что вызвало мое выздоровление на Перекрестке. Чем дольше я отсутствую, тем хуже мне становится.
Стефан стоял совершенно неподвижно.
— Бидж, если бы я не поступил в университет, — сказал он наконец тихо, — моя мечта никогда не сбылась бы.
Бидж закрыла глаза. Она не сомневалась, что именно таковы его чувства, и боялась, что он об этом скажет.
— Я знаю.
— И ты нужна мне больше всего на свете, Бидж. — Стефан бросил взгляд через плечо: кладбище располагалось на холме над университетским городком. — Кроме…
— Кроме, — согласилась она. — Я уехала с Перекрестка неделю назад, и я уже стала неуклюжей. Хочешь, я высуну язык и попытаюсь не убирать его? Как ты считаешь, не следует ли мне попросить доктора Бодрэ о новом генетическом тестировании? Она будет рада помочь: она как раз проводит исследование… — Бидж умолкла. По щекам Стефана текли слезы. Она почувствовала благодарную любовь к нему, потом вспомнила, что фавны плачут легче и чаще, чем представители других видов. — Прости меня. Но сказать тебе было пора.
— Давно надо было. — Он обнял ее так крепко, как будто никогда не собирался отпускать. — Бидж, моя единственная любовь, я хочу, чтобы ты была здорова.
— Да. — Это слово она выговорила старательно, словно опасаясь, что язык перестанет ее слушаться. — Но я знаю, и ты знаешь, что Перекрестку угрожает Моргана и что скоро он опустеет.
— Я хочу, чтобы ты была здорова, — повторил он, как маленький ребенок, требующий от матери более устраивающего его ответа.
— Да. — Бидж сквозь пелену дождя смотрела на университет и лесистые холмы на горизонте. — Что ж, мы не всегда получаем то, чего хотим.
Филдс встретил Бидж перед ее домом. Она вскипятила чай и вынесла ему кружку; они стояли на морозе, молча прихлебывая напиток.
По ним медленно скользнула чья-то тень. Преодолев мгновенный страх, Бидж сказала себе, что это не могут быть Великие: было бы слышно хлопанье могучих крыльев, да к тому же они давно покинули Перекресток.
Бидж, щурясь на солнце, попыталась рассмотреть летунов, потом вопросительно посмотрела на Филдса.
— Да, Бидж, это грифоны. Все, кроме нашего друга Они отправляются на поиски своих подруг. Я предложил им попробовать три дороги. — Филдс вздохнул. — Через неделю, даже если они не вернутся, я закрою все три.
— Сначала солнечные танцоры и соплеменники Руди и Бемби, теперь грифоны… Странно наблюдать, как все они покидают Перекресток. Хоть кто-нибудь останется?
