Удовлетворившись тем, что маркиз, по крайней мере, готов выслушать его, он ответил:
— Ваш сын проявил похвальную твердость. За короткий срок ему удалось сплотить вокруг себя немало последователей, что совсем непросто, учитывая все обстоятельства. Он обращался к шахтерам с проповедью каждое утро, перед тем как они спускались в шахту, Он был замечательным оратором, и к его словам прислушивались. Маркиз и так знал, что его сын — прекрасный оратор. Джорджу следовало бы выступать в парламенте, а не валять дурака перед кучкой тупоголовых оборванцев. Его гнев по поводу выбранного сыном поприща никогда не утихал. Он не мог простить Джорджу легкости, с которой тот пренебрег своим происхождением, образованием и многообещающей карьерой ради того, чтобы проповедовать какое-то сомнительное учение деревенскому сброду. Даже теперь, когда Джордж умер.
Схватив со стола хрустальное пресс-папье, он запустил его в холодный камин. Тяжелое стекло разбилось, разлетевшись на множество осколков, и. маркиз устало сгорбился, ощутив груз прожитых лет.
— Как это произошло? — осведомился он тоном, лишенным всяких эмоций.
— Всему виной обычный страх перед чужаками. Не секрет, что мое учение и последователи не пользуются особой симпатией у местных священников. Они не стесняются в словах, обличая наших проповедников в церквах, и всегда найдутся люди, готовые воспринять их гневные речи как руководство к действию. Надеюсь, вы простите меня, милорд, если я скажу, что землевладельцы не испытывают особого восторга, когда их слуги и арендаторы объединяются. Это порождает страх и недоверие. Столкновения случались и раньше. Полагаю, вам приходилось читать о них в газетах. Просто в Корнуолле… страсти кипят сильнее, чем в других местах. Все это было вполне предсказуемо, однако ваш сын настаивал на том, что способен справиться с горячими головами. Он был мужественным человеком, настоящим борцом. И не предполагал, что его противники могут пустить в ход оружие.
Маркиз побледнел и стукнул кулаком по столу, чуть не расколов его надвое.
— Вам известно, кто это сделал? Его уже схватили?
— Это произошло во время беспорядков, милорд, рано утром. Вне всякого сомнения, есть люди, знающие виновных, но они держат рты на замке, опасаясь за своих близких. Это ужасная трагедия, но такова жизнь, — проговорил Уэсли, сохраняя отстраненный вид. Что бы он ни сказал, это не облегчит душу его собеседника. Тот отрекся от своего младшего сына много лет назад. Слишком поздно горевать о том, что все могло сложиться иначе.
— А моя внучка?
На сей раз вопрос исходил не от элегантного джентльмена в красном, а от хрупкой особы в черном, сидевшей в дальнем углу комнаты, такой бледной, изящной и неподвижной, что ее легко можно было принять за дорогую фарфоровую куклу, наряженную в шелк.
Уэсли повернулся к пожилой даме и отвесил поклон.
— Соседи опасались, как бы она не пострадала, и вывезли ее из города. Ей дали деньги и указали, куда идти, но после этого следы ее теряются.
— Ей не больше семнадцати лет. — В тихом голосе женины прозвучат упрек, но она продолжала неподвижно сидеть, переплетя пальцы на коленях, в отличие от маркиза, который снова принялся расхаживать по комнате.
— Легация, тебе лучше отправиться домой. Позволь мне самому разобраться в этом деле. Не хватает еще, чтобы ты заболела. — Монтджой остановился перед ней и протянул руку. Леди Карлайл проигнорировала этот жест. — Мне нужна моя внучка, Гарри, она единственное, что у меня осталось. Вы с моим покойным мужем выгнали наших детей из дома, и я не успокоюсь, пока девочка не найдется. То, что произошло, на твоей совести, Гарри. Ты знал, где они, и ничего не сказал. Маркиз устало потер глаза и отвернулся.
— Я не имел понятия, где они, Летиция. Собственно, я никогда не искал их, полагая, что так лучше.
Женщина еще больше побледнела и с достоинством поднялась на ноги.
— Мне следовало бы ненавидеть тебя за это, Гарри, но я сама виновата, что доверилась тебе. Я не повторю этой ошибки. Надеюсь, вы извините меня, Уэсли? — Она слегка кивнула и вышла.
Глубоко потрясенный, Монтджой уставился на осколки хрусталя в камине и проговорил, ни к кому не обращаясь, словно находился один в комнате:
