Но такого тревожного, давящего, почти убийственного и уж точно обезволивающего ощущения не возникало еще нигде. Он находился в центре, в самом сердце опасной, необузданной орды, где чуть ли не каждый имел личные счеты с равнинниками.
Пакит посмотрел на Маркаса, оглаживающего шею своего коня. Тоже нервничает. Причем, похоже, оба – и воин, и его скакун. Ненависть просто волнами накатывалась на них из темноты. Причем не просто ненависть, а ненависть нетерпеливая, алчущая. Ясно, что малейший знак, намек, самый пустячный повод, и их порвут, закидают стрелами и истопчут ногами. Маркас, почувствовав взгляд, покосился в его сторону. И тогда Пакит – тоже глазами – показал на шатер. При этом еще вытер себе нос тыльной стороной правой руки.
Дворцовые, вынужденные часто общаться с большим количеством людей, давно выработали свои специальные знаки, которые можно смело назвать их особым, секретным языком. Не открывая рта, они умели многое сообщить друг другу. Чужие не должны знать, как охраняют владыку.
Маркас моргнул обоими глазами. Он понял.
Шесть дворцовых воинов не в силах противостоять целой орде. Не в том дело, что они не выстоят. Их жизни в данном случае значения не имеют. Главное – жизнь принца Тари. И они ее смогут сохранить только в том случае, если против нее поставят жизнь вождя горцев. А еще лучше – и его сына. В этом случае можно говорить о некоторых гарантиях. То есть они в случае опасности рванут в шатер. Из которого, кстати, доносился смех принца Тари и сына вождя, которого тот называл братом.
Пакит, покопавшись в переметной суме, достал из нее полоску вяленого мяса, сунул в рот и прямо у губ отмахнул от нее кусок. После чего, посмотрев на ближайшего стражника, жестом предложил ему еду. Тот хмуро отмахнулся подбородком, но дворцовый воин этого как будто и не заметил. Перерезав мясную ленту надвое, ловко кинул нож в ножны и, качнув угощение, по высокой дуге бросил половинку охраннику.
Не принять пищу в дар – прямое оскорбление. Позволить упасть ей на землю – презрение. Презрение не только к дающему, но и к еде, что вообще грех. И горец, преодолев колебание, мясо поймал. Пакит, сознательно не приближавшийся к стражнику – служба есть служба, и правила ее у всех строгие, – поощрительно улыбнулся, продолжая с аппетитом жевать. Потом, подтолкнув коня, поплелся к своему товарищу слева, на ходу показывая ему еду. Приближаясь, отмахнулся мясом будто от мухи или ночного мотылька, привлекая к себе внимание товарища.
Вскоре дворцовые оказались собранными в две группы. Одна – напротив входа в шатер, другая – значительно левее. Стояли, прикрыв спины лошадиными крупами, ели, пили из походных фляг теплую воду, сильно пахнущую нагретой кожей, вяло разговаривали.
Со стороны посмотреть – устала охрана. Умаялась за дальнюю дорогу. Проголодалась. И с горцами добродушно переглядываются, и едой с ними делятся, не приближаясь при этом. Те тоже вроде подобрели, хотя рожи все равно тупые, зверские. Но контакт уже есть. Такое всегда чувствуется.
Потом из шатра выскользнул кто-то маленький и, проигнорировав стражей, кинулся в темноту, туда, где за деревьями горел костер и откуда одуряюще пахло свежеприготовленным мясом, круто посыпанным острыми приправами. Именно этот мясной дух сначала вызвал у Пакита слюну, а потом навел на мысль о стражниках, у которых желудок тоже наверняка сводит.
Прошло совсем немного времени, когда маленький появился снова, на этот раз во главе двух крупных горцев, которые, едва поспевая за ним, несли большие серебряные подносы с наваленными на них горкой кусками мяса. В темноте, едва развеянной пламенем светильников, этого было не разглядеть, но, казалось, над ними вьется благоухающий парок. Во всяком случае запах мяса стал куда сильней.
Приподняв полог, маленький пропустил внутрь подавальщиков, и в эти мгновения Пакит сумел заглянуть внутрь. На подушках сидели и полулежали трое, в том числе принц Тари, но вождя и его сына видно не было. Они, должно быть, занимали место в другой половине. Пакит забеспокоился. Это неправильно. Так нельзя. Сколько их там внутри против одного сына владыки? Шесть, семь человек? Больше? Речь даже идет не столько о физической опасности, не о силовом противоборстве. Хотя и это существенно. Есть и иная опасность, не менее явная. Трое в разговоре всегда сильнее одного, а шестеро тем более. Тем более, как он понимал, принц прибыл сюда не для развлечений, а по делу. По большому и ответственному делу. Ему нужно было склонить горцев на сторону владыки Маришита против императора.
