В Национальном музее антропологии в Мехико я увидел скульптуру Шочипилли — бога искусства и радости, высеченную из цельной глыбы красного камня. Застывший в напряженной позе с восторженным выражением лица каменный бог ацтеков казался воплощением творческого экстаза. На его скрещенных ногах и простертых руках разбросаны чашечки цветов. Глаза устремлены к небу, рот полуоткрыт. Такой бог искусства мог быть создан лишь у народа, для которого идея прекрасного была неразрывно связана с идеей внутреннего содержания людей. Скульпторы умели передавать сложные движения, знали анатомию человека и животных.
Фигура Шочипилли обладает такой силой воздействия, что, глядя на нее, забываешь обо всех нарушениях скульптурных канонов. Скульптурные памятники и живопись современной Мексики, вероятно, потому-то столь монументальны, что ее скульпторы и художники унаследовали эти традиции прошлого.
Трудно отвести взгляд от глаз каменного истукана. И это здесь, в музее. А какой же силой воздействия на неискушенных индейцев должна была обладать эта статуя под открытым небом, при ярком солнечном свете, придающем каменной резьбе свою особую жизнь и краски!
Но как строили индейцы свои храмы, ваяли крупные статуи? Как удавалось людям, не знавшим даже колесной повозки, притаскивать сюда эти каменные блоки? Как удавалось придавать им такую форму? Какими орудиями поднимали один блок над другим, каким чудом они держались и держатся до сих пор?
В книге Фоссета «Неоконченное путешествие»[1] я нашел довольно любопытное объяснение этой загадки, на мой взгляд, довольно правдоподобное. «Говоря о пернатых всей перуанской и боливийской Монтаньи, следует упомянуть о небольшой птичке, похожей на зимородка. Гнезда она строит в аккуратных круглых отверстиях, проделанных в скалистых берегах рек. Эти отверстия отчетливо видны, но к ним не так-то легко добраться. И странное дело, их можно обнаружить только в тех местах, где есть эти птицы. Однажды я выразил удивление по поводу того, какие они счастливцы — находят себе норки для гнезд, так удобно расположенные и так чисто высверленные, словно дрелью.
— Норки они делают сами, — сказал мне человек, проживший в лесах четверть века. — Я не раз замечал, как они их делают. Я наблюдал за ними и видел прилетавших птиц к обрыву с какими-то листочками в клювах. Они цеплялись к скале, как дятел к дереву, и терли листки о камень тщательными движениями. Потом птицы улетали и возвращались с новыми листочками и снова терли камень. После трех или четырех втираний они бросали листочки и принимались долбить в том же месте своими острыми клювами. Тут-то и появлялось круглое углубление. Потом они опять улетали, снова многократно терли камень листочками, после чего продолжали долбить. Эта работа занимала у них несколько дней, и в конце концов норка становилась достаточно глубокой, чтобы служить гнездом. Я лазил наверх, рассматривал норку, и можете мне поверить — аккуратней дырку не в состоянии высверлить и человек.
— Вы хотите сказать, что своими клювами они долбят крепкую скалу. Подобно тому как дятел долбит крепкое дерево, так, что ли?
— Нет, я не думаю, чтобы птица могла продолбить клювом крепкую скалу. Но я уверен, как и всякий, кто наблюдал этих птиц, что они знают какие-то листья. Сок их растворяет скалу, и она становится мягкой, словно мокрая глина.
Я, — пишет Фоссет, — расценил эту историю, как небылицу». Но, читаем мы дальше, «спустя некоторое время один англичанин, вполне заслуживающий доверия, рассказал мне про случай, проливший свет на все сказанное выше.
— Мой племянник находился в местности Чунчо по реке Пирене в Перу. Однажды его лошадь захромала, и он оставил ее в соседней чахре, расположенной в пяти милях от его собственной, а сам пешком отправился домой. На следующий день он пошел за своей лошадью и выбрал путь покороче, через узкую полосу леса, куда раньше не заходил. На нем были бриджи для верховой езды, сапоги и шпоры не английского образца, а большие мексиканские шпоры длиной в четыре дюйма. Шпоры были совсем новые. Когда он с трудом пробрался через заросли к чахре, он был поражен, увидев, что его замечательные шпоры исчезли, словно их кто-то обглодал, так что остались лишь две черные рогульки в какую-нибудь одну восьмую дюйма длиной. Он не мог понять, в чем дело, а хозяин чахры спросил его, не проходил ли он, случайно, через заросли растений высотой около фута, с темными красивыми листьями. Племянник сразу вспомнил, что он действительно проходил большое пространство, сплошь заросшее такими растениями.
