Циклоп жил в той части аббатства, которая была отведена для приезжих; он занимал такую же келью, как и монахи, но с помощью сувениров, привезенных из Северной Африки и из других стран, он превратил ее в довольно комфортабельную, оригинальную, выдержанную в крикливо восточном стиле комнату. Три арабские подушки и полосатое покрывало сделали из койки софу, белые ворсистые ковры с геометрическим рисунком скрывали каменный пол. Невысокий потолок был сплошь задрапирован кровавым с золотыми разводами шелком, образовывавшим подобие балдахина, что придавало келье сходство с будуаром ясновидящей. Стен почти не было видно из-за множества китайских рисунков и персидских миниатюр. Низкая лампа освещала книги, разбросанные на рабочем столе; другая была направлена вверх, на потолок, где в ее лучах искрились золотые нити драпировки. Однако наиболее странное впечатление производил сам хозяин, который дома переодевался в китайский халат нежно-голубого цвета с серебристыми узорами.
Грюидель любезно поспешил освободить место на диване и усадил на него Бруно; приподняв покрывало, он засунул руку под изголовье, извлек оттуда пузатую оплетенную бутылку с кьянти и налил Бруно большой бокал вина. Немного смущенный тем, что он видел два часа тому назад, Бруно не знал, о чем говорить. Казалось, это сильно забавляло Грюнделя, и он с благожелательной улыбкой выжидающе смотрел на Бруно.
— За любовные утехи! — сказал он, чокаясь с юношей, — Ну, мой мальчик, так что же ты думаешь о своем недавнем открытии? Считаешь меня отвратительным, разнузданным старцем? Нет, дружок, я всего-навсего нормальный человек, который время от времени воздает должное Венере. В твоем возрасте не вредно знать, что это в какой-то степени диктуется гигиеной. Я знаю, это не совсем то, чему вас здесь учат, но наши славные монахи в подобных вещах проявляют очаровательную наивность. Для них половой инстинкт то же самое, что предрасположенность к воровству, к преступлениям. — Он сделал большой глоток вина и прищелкнул языком. — А ты, Бруно, еще ни разу не спал с женщиной?
— Нет, — ответил Бруно, у которого дух перехватило от столь циничного вопроса, — ни разу. Я… я думал, что это заметно. По крайней мере так утверждает отец Грасьен. Овладев собой, он заговорил более непринужденным Тоном: — А вы считаете, что это необходимо?
— Почти, — ответил Грюндель.
Он снова отхлебнул вина и на минуту задумался со стаканом в руке. Зрелище он являл собою не из приятных — потрепанное лицо, нелепое китайское одеяние, и тем не менее что-то в нем привлекало Бруно. Из всех преподавателей коллежа он был единственным «живым» существом, единственным, кому пришлось вступить в схватку с жизнью и познакомиться с нею не по книгам и не в исповедальне.
— Впрочем, это правило применимо отнюдь не ко всем. Для таких, например, как наш «доблестный Шарль», который в семнадцать лет все еще не проснулся и не стал мужчиной, эта проблема не существует. Но для тебя наступило время над ней призадуматься. — Единственный глаз Грюнделя лукаво сверкнул. — Признайся, мой мальчик, это тебя очень мучает?
— Мучает, — признался Бруно, — но не так уж сильно. — И засмеялся. — Уверяю вас, я вполне могу вынести это. Возможно, я тоже еще не стал мужчиной, как вы это называете, но, признаюсь, подобного рода мысли не слишком терзают меня… Скажу вам даже, что я не могу без улыбки смотреть на некоторых моих однокашников, которым нравятся порнографические журналы и неприличные книжки.
— А рассказывают о тебе нечто совсем другое, — заметил Грюндель, поглаживая подбородок. — Рассказывают о некоем сокровенном дневнике весьма вольного содержания.
— Что? — оборвал его Бруно. — Кто вам об этом сказал? Настоятель? Просто невероятно, до чего эти попы любят совать нос в чужие дела и сплетничать, точно старые бабы.
— А как же иначе! — заметил Грюндель. — Поскольку в их собственной жизни ничего не происходит, у них и появляется желание покопаться в чужой. Итак, этой женщины не существует? Ты ее выдумал?
Бруно ответил не сразу, хотя ему очень хотелось поговорить о своей любви и объяснить, что на свете нет ничего прекраснее. Ему казалось, что Циклоп, даже если не сумеет понять его по-настоящему, все же, несмотря на свой цинизм, выслушает без улыбки. Продолжая колебаться, Бруно уже знал, что уступит потребности кому-то довериться, но ему доставляло удовольствие оттягивать эту минуту. Грюндель налил ему еще бокал кьянти; он медленно выпил вино и почувствовал, как приятное тепло из груди начало распространяться по всему телу. Глаза у него него слегка пощипывало. Теперь учитель принялся изливать ему душу, словно желая побудить этим Бруно рассказать о себе, но тот едва слушал его.
