«Кер!» — чуть громче позвала она, и надтреснутый голос показался ей ужасно громким в тишине безлунной ночи.
Овраг ответил ей молчанием.
Сжимая кулаки и сглатывая слёзы, она пошла дальше — продираясь через кусты, ступая в вязкую глинистую жижу под ногами. Овраг петлял и петлял, он казался бесконечным — и всё-таки, закончился.
Надежда осыпалась, как ель, которую привозили с Севера в дни Рождества.
О чём она мечтала?
Не дура ли? Слишком поздно. И всегда было поздно, и она это знала. Её лучший друг погиб из-за неё. Этого не изменить. И где-то лежит его хладный труп… Он ждал её тут, ждал весь день, пока не пришли тролли. Теперь ей остаётся только сброситься вниз с Топкого Утёса, или, переодевшись мальчишкой, уйти в войско Короля Освальда, сражающегося с великанами на северной границе. Или просто выйти и показаться троллям. Она не сможет жить с этим. Настал её черёд умереть.
Она поняла это так ясно и прозрачно, что рассмеялась.
И в этот миг кто-то схватил её за руку.
— Дура, ты чего? — прошипел до невозможности знакомый голос. — Сдохнуть хочешь?
Всхлипнув, она бросилась ему на шею. Её мокрая щёка коснулась его щеки.
Он вздрогнул.
— Тише, — наконец, сказал он. — Сюда.
Они пробрались в нору, в половину человеческого роста — она была холодной и неглубокой. Вдвоём они там поместились еле-еле. Она прижалась к нему, дрожа.
— Это я виновата, понимаешь, Кер, я, — пробормотала она. — Я… я, кажется, ревновала тебя к Фанье…
Никогда ранее не смогла бы она сказать ничего подобного.
— Если бы не я, мы были бы в Общинном Доме…
Она почти шептала, ему на ухо. Кер молчал, и она сжалась в предвкушении его ответа. Он дрожал — и она вдруг поняла, что он беззвучно смеётся.
— Ну, мы ещё живы, — едва слышно сказал он. — А тролли не будут тут сидеть вечно. Только говори потише. Не знаю, что это за яма — наверно, барсучья нора или нечто навроде, хорошо, что сухая. Пролежим до утра и уйдём.
— Ты не полезешь геройствовать?
Мальчишка фыркнул:
— Один против армии троллей? Я не трус, но и не идиот.
Она прижалась к нему.
А Кер бормотал:
— Они точно что-то затевают. Земля трясётся и огонь зелёный. Никогда такого не видал.
Рокот, и вправду, нарастал.
Къертар, помолчав, сказал:
— И, знаешь, зря ты переживала из-за Фаньи. По-моему… — он поперхнулся. — Кажется… я люблю тебя.
Было темно, но она явственно ощутила его улыбку.
— Конечно, вроде как глупость говорить такое, но здесь, в яме под троллями — думаю, можно. А потом, дядя Боргольд говорит, что у воина непременно должна быть жена. Вот я и подумал — раз уж всё равно никуда не деться, то это будет мой лучший друг, которому я доверяю больше себя. А ты что скажешь, Ар? Пойдёшь за меня, когда я вернусь, осиянный подвигами и славой?
Он наградил её лёгким тычком в бёдра. А она ничего не сказала. Она лежала и думала, что этот день — самый страшный и самый лучший день в её жизни. И через долгий-долгий миг кивнула.
— Если уж некуда деваться, — шепнула она. — То я бы предпочла, чтобы мой муж — был самым храбрым воином Зелёных Островов, такой, что смог бы с лёгкостью выспаться на сырой земле, под войском троллей.
Къертар хотел рассмеяться, но пришлось понизить голос, и у него вырвалось какое-то фырканье. И они лежали так близко, что их губы сами нашли друг друга — они и опомниться не успели, как целовались. Это был робкий, ребяческий поцелуй — и всё же он ослепил их, подобно удару молнии. Ничто в жизни Аррен — ни до, ни после не могло сравниться с этим касанием губ в темноте под землёй.
Они оба дрожали, как в лихорадке — и им казалось, словно земля дрожит вместе с ними.
А затем края оврага и вправду обвалились.
— Великие боги! — пробормотал мальчик (или юноша?) — Что это?
Земля покрылась трещинами, она расступалась. Она стонала, как бывает во время обвала — и этот стон, казалось, исходил из самых её недр. Трещины расширялись, они расходились, растворялись — будто ворота. Ворота в Подземные Чертоги Вечности.
И из этих трещин выходили существа — не мёртвые, но и не живые, светящиеся, как гнилушки, с лицами, похожими на черепа, обтянутые кожей. Они были громадными, как тролли — с руками, достающими до земли, с ногами, кривыми и короткими, но смертельно худые, словно истощённые долгой смертью и долгим голодом.
