— О каких других? Если ты говоришь обо мне…
— Ах, нет! Простите еще раз! Но я так любила Дези, и здесь, в Петербурга, y меня нет теперь больше никого, никого!
— А я, по твоему, никто? По воле принцессы, тебе отведена комната тут рядом с моею, чтобы я могла подготовить тебя для Высочайшего Двора. В душе грустить тебе не возбраняется, но догадываться о твоей грусти никто не должен; понимаешь?
— Понимаю…
— Ты, может быть, не слышала также, что государыня в последнее время много хворает? Сказать между нами, она страшно боится смерти. Поэтому она не может видеть ни печальных лиц, ни траурных платьев. У тебя, надеюсь, есть и нарядные светлые?
— Есть одно белое кисейное, которое мне сделали на конфирмацию.
— Стало быть, недавно?
— На Вербной неделе.
— И длиннее, надеюсь, этого?
— О, да. Кроме того, в нем оставлена еще и складка, чтоб можно было выпустить.
— Прекрасно; посмотрим. А перчатки y тебя есть?
— Только дорожные вязанные; но пальцы в них прорваны…
Губы Юлианы скосились досадливой усмешкой.
— Я, пожалуй, одолжу тебе пару свежих лайковых.
— Да на что в комнатах перчатки?
— А что же, ты с такими гусиными лапами и пойдешь представляться принцессе?
Лилли смущенно взглянула на свои "гусиные лапы" и спрятала их за спину, а незабудковые глазки ее расширились от испуга.
— Ах, Бог ты мой! И как я стану говорить с принцессой?
— Сама ты только, смотри, не зоговаривай; отвечай коротко на вопросы: "да, ваше высочество", "нет, ваше высочество".
— Я завяжу себе язык узлом… Или этак тоже не говорится?
Гоффрейлина возвела очи горе: будет ей еще возня с этой "Einfalt vom Lande" (деревенской простотой)!
— Реверансы y тебя тоже совсем еще не выходят. Вот посмотри, как их делают.
И, встав со стула, Юлиана сделала такой образцовый реверанс, что y Лилли сердце в груди упало.
— Нет, этому я никогда не научусь!
— При желании всему в жизни можно научиться. Ну?
За несколько минут до десяти часов баронесса Юлиана повела Лилли к принцессе. Девочка была теперь в своем белом "конфирмационном" платье, с цветной ленточкой в косичке и в белых лайковых перчатках. При приближении их к покоям Анны Леопольдовны, стоявший y входа в приемную ливрейный скороход в шляпе с плюмажем размахнул перед ними дверь на-отлет. В приемной их встретил молоденький камерпаж и на вопрос гоффрейлины: не входил ли уже кто к ее высочеству? — отвечал, что раньше десяти часов ее высочество никого ведь из посторонних не принимает.
— Это-то я знаю; но бывают и исключение, — свысока заметила ему Юлиана; после чего отнеслась к Лилли: — я войду сперва одна, чтобы доложить о тебе принцессе.
Лилли осталась в приемной, вдвоем с камерпажем. Тот, не желая, видно, стеснять девочку, а может быть и сам ее стесняясь, удалился в глубину комнаты; достав из карманчика камзола крошечный напилочек, он занялся художественной отделкой своих ногтей. Лилли же в своем душевном смятеньи отошла к окну, выходившему на Неву. Хотя глаза ее и видели протекавшую внизу величественную реку с кораблями, барками, лодками и плотами, но мысли ее летели вслед за гоффрейлиной, докладывавшей только что об ней принцессе.
"Что-то она говорить ей про меня? Как я сама понравлюсь принцессе? Сделают ли меня также фрейлиной, или нет? Да и сумела ли бы я быть придворной фрейлиной? Вот испытание!"…
Она закусила нижнюю губу, чтобы не дать воли своему малодушию; но сердце y нее все-же продолжало то замирать, то сильнее биться.
Тут за выходною дверью раздались спорящие голоса. Спрятав свой напилочек, паж с деловой миной направился к выходу и выглянул за дверь.
— Что тут за шум?
— Да вот, ваше блогородие, — послышался ответ скорохода, — человек Петра Иваныча Шувалова хочет безпременно видеть баронессу.
— А это что y тебя?
— Конфеты-с, — отозвался другой голос.
— Так я, пожалуй, передам.
— Господин мой, простите, велел передать в собственные руки: не будет ли, может, какого ответа. Где прикажете обождать?
— Пожалуй, хоть здесь в приемной, — снизошел камерпаж: — баронесса сейчас должна выйти.
Лилли оглянулась на вошедшего. То был молодой ливрейный слуга с коробкой с конфетами в руках. Она хотела уже отвернуться опять к окошку, но молодчик издали поклонился ей, и в этом его движении ей припомнилось что-то такое давно знакомое, да и глаза его были устремлены на нее с таким изумлением, что сама она вгляделась в него внимательнее и вскрикнула:
