— Ну, подумайте! Очумел ты, паря, аль с ума спятил? Не дай Бог, кто чужой тебя еще услышит… — раздался тут из передней ворчливый старческий голос, и оттуда выставилась убеленная сединами голова первого камердинера Шуваловых, Ермолаича. (Ни имени, ни прозвища старика никто уже, кажется, не помнил; для всех он был просто Ермолаич).
— Это ты, старина? — обернулся к нему старший барин. — Убери-ка его отсюда; не то еще на всех нас беду накличет.
— Шалый, одно слово! У него и не туда еще дума заносится.
— А куда-же?
— Да хочет, вишь, грамоте обучиться. Ну, подумайте!
— Да, ваша милость, не откажите! — подхватил тут Самсонов. — Век за вас Богу молиться буду.
— Мало еще своего дела! — продолжал брюзжать старик. — Батожьем-бы поучить — вот те и наука.
— Слышишь, Григорий, что умные-то люди говорят? — заметил Александр Иванович. — Знай сверчок свой шесток.
— Прости, Саша, — вступился младший брать. — Есть еще и другая пословица: ученье — свет, а неученье — тьма. Отчего мы с тобой из деревни до сих пор толкового отчета никак не добьемся? Оттого, что прикащик y нас и в грамоте, и в ариѳметике еле лыко вяжет. Я, правду сказать, ничего против того не имею, чтобы Григорий поучился читать, писать, да и счету.
— А я решительно против того. Ну, а теперь вы, болтуны, убирайтесь-ка вон; мешаете только сериозным делом заниматься.
— Иди, иди! чего стал? — понукал Ермолаич Самсонова, дергая его за рукав. — Тоже грамотей нашелся! Ну, подумайте!
Нехотя поплелся тот за стариком. Господа же принялись опять за свое "сериозное дело".
— Уморительный старикашка с своей поговоркой, — говорил Александр Иванович, собирая карты. — Экая шваль ведь пошла, экая шваль: ни живого человеческого лица! Ну, подумайте!
Действительно, счастье ему изменило; брать его то-и-дело обявлял квинты, четырнадцать тузов и насчитывал за шестьдесят и за девяносто. Александр Иванович потерял терпение.
— Нет, в пикет тебе теперь безсовестно везет! — сказал он. — Заложи-ка лучше: банчик.
— Могу; но сперва дай-ка сосчитаемся.
При рассчете оказалось, что запись младшего брата превышала запись старшего на двенадцать рублей.
— Вот эти двенадцать рублей и будут моим фондом, обявил он.
— Только-то? Тогда я ставлю сразу ва-банк.
Но счастье не повернулось: карта понтирующого была бита и фонд банкомета удвоился.
— Ва-банк!
Фонд учетверился.
— Ва-банк!
— Да что-ж это, брат, за игра? — заметил Петр Иванович. — Ты будешь этак удваивать куш, пока не сорвешь наконец банка?
— Это — мое дело.
— Ну, нет! Предел ставкам должен быть. Еще два раза, так и быть, промечу.
— Еще десять раз, голубчик!
— Ладно, пять раз — и баста.
Но все пять раз удача была опять на стороне банкомета. Проигравшийся с досады плюнул и помянул даже чорта.
— Полторы тысячи с лишком! Да y меня и денег таких нет.
— Так вот что, Саша, — предложил Петр Иванович. — Я смараю тебе всю сумму; уступи мне только все права на Самсонова. — Как так?
— А так, что до сих пор он принадлежал нам обоим; а впредь он будет исключительно мой.
— Что за фантазие!
— Ну, чтож, идет?
— Идет!
Петр Иванович стер со стола всю свою запись, а затем крикнул:
— Самсонов!
Самсонов показался на пороге.
— Подойди-ка сюда. До сегодняшнего дня y тебя было двое господ: вот Александр Иванович да я. Теперь мы заключили с ним полюбовную сделку: он уступил мне все свои права на тебя.
Сумрачные еще черты молодого камердинера просветлели.
— Так-ли я уразумел, сударь? У меня будет один всего господин — ваша милость; а y Александра Иваныча один Ермолаич?
— О Ермолаиче y нас речи не было; он остается при том, при чем был. Но ты, понятное дело, не должен отказываться помогать иногда старику.
— Да я со всем моим удовольствием.
— А так как над тобой нет отныне уже другой власти, опричь моей, то я разрешаю тебе обучиться и грамоте, и письму, и счету.
Самсонов повалился в ноги своему единственному теперь господину.
— Ну, это ты уже напрасно, этого я не выношу! — сказал Петр Иванович. — Не червяк ты, чтобы пресмыкаться. Сейчас встань!
— За это слово, сударь, блогослови вас Бог! — произнес глубоко-взволнованный Самсонов и приподнялся с полу. — Мы хоть и рабы, а созданы тоже по образу Божию…
