1. Он совершил все, как должно, и теперь стоял, глядя на равнину. Та же самая гулкая безжизненная равнина. Если она и претерпела какие-либо изменения, заметить это было невозможно. Так не замечаешь, как постепенно стареют и дряхлеют близкие тебе люди.
Человек покачал головой — то ли горестно, то ли растерянно — и сделал шаг к Вратам. Потом еще один. И еще. С каждым движением в тело его вселялась такая знакомая и такая ненавистная вялость, руки и ноги не желали подчиняться приказаниям сознания, — да и само сознание одолевала вязкая сонливость.
И тем не менее человек заставлял себя двигаться. Это частично возвращало самоуважение.
Сегодня, похоже, ему предстояло установить рекорд. Десять шагов — он сделал уже десять шагов!
Покачиваясь (хотя ветра не было, даже легчайшего сквознячка), человек стоял на плотной песчаной поверхности равнины.
«/Да ладно, старина, ты ведь не сделаешь этого на самом деле? Ты же не хочешь сказать, что собираешься плюнуть на все и дать отсюда деру? Конечно, это твое право: уйти, когда пожелаешь, — просто подумай о том, что ждет тебя за ближайшей складкой дурацкого песчаного платья. И что — за дальней/ Я не могу больше оставаться здесь! Я слишком долго служил живой игрушкой — и не хочу, чтобы это продолжалось дальше! В конце концов, откуда-то же они приходят, все эти… Обитатели.
/Ну, ты тоже…/ … Значит, я смогу отыскать то место, откуда они являются…
/Не уверен, что оно тебе понравится, это место/ Я уверен, что мне не нравится это место. Этот город.
И к тому же…» За спиной раздался еле слышный звук. Даже не звук, одна лишь тень звука. В окружающей тишине он все равно оставался очень слабым. Но человек его узнал.
Так скрипит плохо смаханная дверь, готовая захлопнуться у вас за спиной.
Развернувшись, он побежал к Вратам, втаптывая в песок собственные следы, которые вели наружу.
2. Человек бежал долго, очень долго. Поначалу (чего уж скрывать) им руководил страх, панический ужас от одной только мысли, что Врата захлопнутся и он останется снаружи. Обманывать себя можно лишь до тех пор, пока за дело не берется жизнь.
Потом страх прошел, и человек бежал уже от позора и презрения к самому себе. Впрочем, в конце концов он сообразил, что от подобных вещей не сбежать.
Он остановился и некоторое время не двигался; только вздымалась и опадала широкая грудь да дергался остроугольный кадык.
Отдышавшись, человек привел в порядок и свои чувства. Он научился этому за последнее время: научился забывать порой о таких вещах как собственное достоинство и самоуважение. Не часто, но иногда. Если бы его укорили этим, он бы лишь пожал плечами и сообщил, что жив. Человеку подобное казалось достаточно ценным, чтобы позабыть кое о чем на время.
