Глава седьмая
В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР
В тот же вечер, сразу после салюта, папа начал укладываться. Миша с мамой ему помогали. Они положили в папин чемодан рубашки, белые узкие подворотнички, большой пакет с дорогим лекарством, которое папа достал в Москве…
Ещё укладку не кончили, как пришла старушка курьер из Союза художников. Она сказала:
— Художницу Денисьеву просили немедля прийти в Союз.
— Сейчас я никак не могу, — ответила мама. — Вот муж уезжает и…
— Ничего не знаю, — повторила старушка. — А только сказали немедля, на экстренное собрание.
— Сходи, Наташа, — сказал папа. — Ведь это недалеко, кажется.
Мама ушла. А Миша с папой закончили укладку. Потом папа щёлкнул замками, поставил чемодан в угол и сказал:
— Так-то! Не горюй, брат. Скоро война кончится, и папа твой вернётся. А пока что ложись спать!
— А ты не уедешь, пока я спать буду?
— Чудак человек! Спи, говорят тебе.
Миша лёг. А папа сел к столу и принялся разбирать бумаги в сумке.
Миша лежал с открытыми глазами, смотрел на папину широкую спину и думал. Думал, думал, потом тихонько позвал:
— Папа!
— Да?
— Папа, послушай. Только не говори сразу «нет», ладно?
— Постараюсь.
— Вот, папа, я придумал… Возьми меня с собой!
— Что? — Папа перестал рвать бумажки, посмотрел на Мишу. — Что ты сказал? Я не понял.
Миша торопливо заговорил, словно боялся, что папа не даст ему договорить до конца:
— Слушай, папа, я всё обдумал. Сейчас мне в Москве делать нечего. В лагере я уже был. В школу ещё рано. Ну что я буду без толку слоняться по двору! Папа, возьми!
Кажется, только сейчас папа наконец понял, чего хочет Миша. Он встал, подошёл к Мишиной кровати, сел рядом с сыном и положил руку на его плечо:
— Мишук, разве это можно? Да ты сам посуди: ну куда я тебя там дену?
Миша сел, откинул простыню:
— А почему нельзя? Очень даже можно! Мешать я тебе не буду!.. Ты и сам говорил, что я тебе не мешаю. Почему нельзя? Вполне можно!
Папа прикрыл Мишу простынёй:
— Во-первых, ляг! Вот так. А во-вторых, это вопрос серьёзный. Город разорён. Фронт ещё недалеко…
Миша лёг было, но сразу же опять вскочил:
— Но ведь там не самый фронт! На фронт нельзя, я знаю, но я ведь и не прошусь на фронт. А туда можно. Папа, решайся!
Папа принялся теребить свою бороду. Он долго теребил её, потом сказал:
— Я и сам бы, пожалуй, не прочь взять тебя, но…
Но Миша не дал папе договорить. Он сорвался с кровати, схватил подушку и подбросил её к потолку:
— Ура! Можно, можно! Ура!..
Папа поднял с полу подушку, взбил её и положил на место:
— Ну, вот что: первым делом, ляг! Отбой! А то я и разговора с мамой затевать не буду.
Миша мигом лёг, свернулся в клубок:
— Отбой, слышишь, папа, уже отбой!
Он захрапел изо всех сил. Ему сразу стало хорошо. Он лежал, сопел, будто во сне, а сам прислушивался к тому, как папа рвёт какие-то бумажки, зажигает трубку, курит… Легонько поскрипывают его высокие сапоги, широкий ремень, тихонько позвякивают ордена, когда папа поворачивается или нагибается.
Теперь Мишу тревожило одно: что скажет мама? А мама, как нарочно, долго не шла. Миша чуть было не задремал даже, но вот наконец хлопнула дверь. Это пришла мама.
Миша незаметно сдвинул с уха простыню, стал прислушиваться.
— Что там было, Наташенька? — спросил папа.
— Там вот что… Союз срочно готовит альбом «Победа». И вот нас всех собрали и предложили поехать на зарисовки.
— А когда ехать?
— Дней через пять-шесть.
— Что ж, Наташа, дело почётное.
— Почётное-то почётное, — сказала мама, — но пришлось отказаться. Мишу-то ведь не с кем оставить.
Миша хотел было вскочить, крикнуть: «Не надо меня оставлять, я с папой поеду!» — но удержался.
