Так вот, про Белую Чайку… Если бы вы видели, если бы слышали, как она говорит про эту птицу! А белая чайка на первый взгляд ничем не примечательна. Она и на второй взгляд ничем не примечательна. Будет летать вокруг вас несколько чаек – так вы на белую даже внимания не обратите. Вам скорее понравится моевка или крупная чайка с гордым названием «бургомистр».
Белая чайка – она просто совсем белая, и всё. А для Марии лучше её нет. Она и про поморника интересно и с восторгом рассказывает: мол, поморник – самый виртуозный летун, он мощная и смелая птица и может, поскольку сам как рыболов не очень умел, отбирать добычу у других чаек. Причем делает так, чтобы бедная чайка, например моевка, рыбу, которую честно поймала, отрыгнула. А ловкий поморник успевает при этом не только моевку напугать, но ещё и ловко поймать выбитую из маленькой чайки рыбку на лету. Однако Мария рассказывала об этом так, будто поморник делал этой чайке непристойное предложение, за что та плевала ему добычей в лицо. И как-то чувствовалось, что не уважает она поморника. А вот белая чайка!.. Вот она всем хороша! И ничего лучше не надо!
Мужики, которые работали с Марией, говорили, что она готова за какой-нибудь скорлупкой лезть на скалы, карабкаться по ледникам и вообще не замечает ни пурги, ни туманов. Они говорили, что с ней очень сложно, так как она совершенно в этом смысле неутомима.
И что всех, кто с ней работает, она выматывает своей неуёмной энергией. Но все без исключения говорили о ней с теплотой, нежностью, почтением и гордостью.
А как меня поразил Фёдор, учёный, который занимается полярной историей и археологией! Он из той редкой породы людей, которые могут рассказывать о чём угодно – и оторваться невозможно. Если бы вы слышали, как он рассказывал об истории экспедиций, которые изучали Землю Франца-Иосифа! Он знает все эти экспедиции, знает всех участников, и если есть хоть какие-то сведения об их жёнах, он знает и их имена и фамилии. А уж фамилии и имена у полярных исследователей как на подбор – сложные, заковыристые и сплошь неславянские. Так что Отто Юльевич Шмидт – одно из самых лёгких для запоминания имён.
Фёдор знает все места высадок, где и как были устроены лагеря и зимовки, какого размера были домики, что ели и где брали воду полярники. Он словно прожил жизнь во всех этих лагерях, на всех островах архипелага и знал лично каждого. Когда мы вошли в бухту Тихую и стал виден лагерь Папанина, Фёдор, даже не глядя на виднеющиеся вдалеке домики, стал рассказывать, что и в каком домике располагалось, где и как подходили к берегу суда, откуда люди брали воду. Он рассказывал, где и как была уложена узкоколейка и где по самым главным праздникам те три с небольшим десятка человек, проживавших на станции, устраивали демонстрации и маленькие парады.
Рассказывая это, он вдруг не глядя указал рукой в противоположную сторону и сказал: «Если подплыть к той скале, вокруг которой вьются птицы, вы увидите прикреплённый к отвесной скале трос. Он там до сих пор. А закрепили его ещё в тридцатые годы, чтобы иметь возможность добираться до птичьих гнёзд и брать яйца. В особо голодные зимы полярникам приходилось это делать».
Он подробнейшим и детальнейшим образом рассказал о бухте, станции и скалах. А когда я задал ему вопрос, как часто ему доводится бывать в здешних местах, застенчиво заулыбался: «Вообще-то на Земле Франца-Иосифа я первый раз в жизни. Я здесь не был никогда. Я был в более восточном Заполярье». Увидел изумление в моих глазах и добавил: «Да. Изучал в архивах. Всё только по документам». Если бы вы видели его лицо в тот момент, когда он впервые высаживался на архипелаге и коснулся камней Земли Франца-Иосифа!
А с каким выражением на лице покидала борт Белая Чайка! Она прощалась с нами, но было видно, что она уже не здесь, что она уже вся там, среди скал, птичьего помёта, яичной скорлупы и оглушительного крика птичьего базара.
Люди Арктики – цельные люди. Когда мы вернулись в Архангельск, это стало ещё заметнее.
Сергей, который обеспечивал безопасность и был, так сказать, походным доктором (многие из нас его так и звали – доктор), спустился на берег по трапу. В светлой рубашечке, джинсах, с рюкзачком и зачехлённым ружьём – он стоял, потерянный… А ещё предыдущим вечером готов был в специальном спасательном костюме бросаться за борт, спасать того тюленя, которого мы приняли за собаку. Мы все привыкли видеть его с ружьём, или у румпеля лодочного мотора, или выпрыгивающим из лодки у берега по пояс в ледяную волну. Когда он был рядом, сразу становилось спокойнее, а во время шторма рядом с ним не так укачивало.
