Мы прошли через двери, поднялись по трем ступенькам в холл первого этажа, и я подумала: «Может, мне переехать в художественное здание?»
Наверняка для меня найдется местечко в здешнем устланном одеялами муравейнике. Сама того не понимая, я уже начала вертеться. Часть моего сознания принялась обдумывать план бегства.
Натали помахала на прощание и скрылась в комнате двести тридцать — теплой комнате. Нечестно, что Натали постоянно везет и ее посылают туда. А может, те, кто распределяет комнаты в начале каждого семестра, выказывают безмолвное благоволение моей подруге? Конечно. Ни Джеральд, еще один натурщик, ни я не носили кексы или вино в административные кабинеты. Мы никогда не подкладывали хэллоуинские карандаши с резинками в форме дракул, тыкв или привидений в почтовые ящики секретарш.
Я внезапно подумала, что не хочу видеть Джеральда. В прошлом году он потерял мать на пожаре. Она легла спать с горящей сигаретой, и не успел Джеральд оглянуться, как уже лежал на полу и задыхался. Он едва выжил, а его мать, как потом сказали, умерла от дыма, прежде чем сгорела. С тех пор, когда я натыкалась на него, он говорил: «Моя мать умерла» посреди разговора о погоде или о том, какие позы мы принимаем для разных уроков. Натали всегда считала его туповатым, и эта новая привычка, казалось бы, наконец подтвердила ее мнение. Но, шагая по коридору в свой собственный класс, я считала его не иначе как гением. Ведь откуда пожарные узнали, что это именно ее сигарета осталась гореть на прикроватном столике?
— Здравствуйте, Хелен. Чудесно выглядите! — поприветствовала меня одна из студенток.
Девушку звали Дороти, она была лучшей в классе, но невыносимой подлизой.
Еще один или два студента обратили на меня внимание. Они налаживали свои мольберты, потрепанные и в пятнах после многих лет использования.
Я прошла к трехстворчатой ширме, за которой одевалась и раздевалась. Краем глаза заметила, что именно стоит на помосте и приколото к занавеске позади от него. Таз. Гребень и махровая мочалка. А на занавеске — большая фотография старомодной ванны. Мне было, в общем-то, все равно. Я подумала: «Ванна», шагнула за ширму, села на крашеный черный деревянный стул, чтобы снять туфли, отыскать бамбуковые шлепанцы и поставить их на пол.
Точно так же, как цеплялась за мысль о том, что Натали собиралась рассказать мне о подрядчике, сейчас я опиралась на резкий запах отбеливателя, исходивший от бывшего больничного халата, свисавшего с металлической вешалки на тыльной стороне ширмы. Мы с Натали считали, что женщина, которая стирала для художественного здания, боялась что-нибудь подцепить от натурщиц. В результате она клала столько отбеливателя, что тот быстро сжирал наши наряды, и очень скоро они становились тонкими, как салфетки. Но запах ее страха, отчетливо слышимый в отбеливателе, помог мне взяться за дело. Я услышала, как Таннер Хаку, японский гравер, который в конце концов осел в Пенсильвании, после того как двадцать лет учил студентов по всему миру, вошел в комнату и поздоровался с учениками. Он начал говорить с ними об индивидуальном стиле в изображении наготы.
Сняв свитер через голову, я запихала его в небольшой ящик под окном за моей спиной. Туфли поставила ящиком ниже. В маминой сорочке и черных джинсах села на стул. Я слышала, как по ту сторону ширмы Таннер Хаку цитирует Дега: «Рисунок — не форма, но способ видения ее».
Сам он не верил Дега. Если бы верил, то объяснил бы, кем тот был и что значит лично для него. Ему пришлось бы раскрыть перед классом часть своей души.
Я расстегнула джинсы и встала, чтобы снять их.
— Чепуха, — услышала я тонкий, как тростинка, мальчишеский голос.
Я почувствовала, как екнуло сердце в груди Хаку. После стольких лет, пусть я всего лишь и натурщица, я обычно чувствовала, как екало мое. Самоуверенное заявление мальчишки в лицо сотне лет истории было мне теперь безразлично. В некотором роде оно помогло снять значимость с того, что случилось, потому что все будет идти, как шло всегда. Со мной или без меня. Придет Джеральд, скажет: «Моя мать умерла», и студенты неловко кивнут. Он встанет на помост, и они выполнят чуть измененные задания — «Мужчину на пьедестале» вместо «Женщины в ванне», сдадут работы, и Таннер апатично проставит оценки, слушая оперу на всю мощь и попивая джин.
