– Крошка, это детский сад какой-то. Любой дурак может выхарить себе какую-нибудь работу; наоборот, только мудрый человек может без нее обойтись. Тут у нас мы называем это «заработками». Я бы хотел зарабатывать хорошо.
Такое ей не нравилось.
Потом я объяснил, что человек не может найти себе работу, если у него нет машины ездить ее искать. Джойс села на телефон, и дедуля прислал ей денег на машину. Я опомниться не успел, как уже залазил в новенький «плимут». Джойс выставила меня на улицу в отличном новом костюме, ботинках за сорок долларов, и я подумал: какого черта, попробую время потянуть. Экспедитор – вот я кто. Когда не умеешь ничего делать, таким и становишься – экспедитором, приемщиком, кладовщиком. Я съездил по двум объявлениям, зашел в оба места, и оба меня взяли. Первое пахло работой, поэтому я выбрал второе.
И вот я со своим рулончиком клейкой ленты работаю в художественной лавке. Раз плюнуть. Работы на час-два в день. Я слушал радио, построил себе из фанеры кабинет, поставил туда старый письменный стол, телефон и сидел, читал программы скачек. Иногда мне становилось скучно, и я ходил по переулку в кофейню, сидел там, прихлебывал кофе, жевал пирожные и флиртовал с официантками.
Приходили водители.
– Где Чинаски?
– В кофейне.
Они шли туда, пили кофе, потом мы вместе возвращались, делали, что нужно – скидывали несколько коробок с грузовика или закидывали в кузов. Еще чего-то с накладными.
Меня не хотели увольнять. Даже продавцам я нравился. Они грабили босса с черного хода, но я ничего не говорил. То была их маленькая игра. Меня она не интересовала. Мелкий воришка из меня никакой. Мне нужен весь мир или ничего.
В домике на холме жила смерть. Я понял это, как только вышел через сетчатую дверь на задний двор. На меня обрушился зудящий, звенящий, воющий грохот: 10 000 мух поднялись в воздух одновременно. Такие мухи живут на всех задних дворах – там растет высокая зеленая трава, и они в ней гнезда вьют, они ее обожают.
Господи ты боже мой, подумал я, и ни единого паука в радиусе пяти миль!
Пока я там стоял, эти 10 000 мух начали спускаться с небес, усаживаться на траву, на забор, на землю, мне на волосы, на руки, везде. Одна из тех, что посмелее, меня укусила.
Я выматерился, выскочил из дома и купил самый большой баллон от мух, какой только бывает. Я сражался с ними часами, в неистовстве были и мухи, и я, – и через несколько часов, кашляя и тошня от того, что надышался этой гадостью, огляделся: мух было столько же, сколько и раньше. Наверное, на каждую, что я убил, они залегали в траву и рожали двух. Я сдался.
В спальне у нас вокруг кровати, перегораживая комнату, стояла такая низенькая стеночка. На ней располагались горшки, а в горшках располагалась герань. Когда мы с Джойс впервые легли в постель и заработали, я заметил: доски начали прогибаться и дрожать.
Затем – плюх.
– О-о! – сказал я.
– Ну что еще? – спросила Джойс. – Не останавливайся! Не останавливайся!
– Детка, мне на задницу горшок герани свалился.
– Не останавливайся! Продолжай!
– Ладно, ладно!
Я снова расшуровался, все шло сносно, и тут…
– Ох блядь!
– Что такое? Что такое?
– Еще один горшок с геранью, детка, трахнул меня по копчику, скатился в жопу и упал.
– К черту герань! Дальше! Дальше!
– А, ну ладно…
Через все наше упражнение горшки все падали и падали. Как ебаться под бомбежкой. Наконец мне удалось.
Позже я сказал:
– Слушай, детка, надо что-то сделать с этой геранью.
– Нет, пускай стоит!
– Но почему, детка, почему?
– Остроты придает.
– Остроты придает?
– Да.
Она только хихикнула. Но горшки оставались на месте. Большую часть времени.
Затем я стал возвращаться домой несчастным.
– В чем дело, Хэнк? Приходилось каждый вечер напиваться.
– В управляющем – Фредди. Он начал свистеть эту песенку. Он ее насвистывает, когда я прихожу по утрам, и не останавливается. Когда я ухожу вечером домой, он ее по-прежнему свистит. И так уже две недели!
– А как песня называется?
– «Вокруг света в восемьдесят дней».[3] Мне она никогда не нравилась.
– Так найди себе другую работу.
– Найду.
– Только с этой не увольняйся, пока новую не найдешь. Надо им доказать, что…
