— Ну, возможно. Но я не думаю, что за стихи много платят. Я буду писать романы: они лучше всего продаются. Романы будут очень красивыми и с глубоким смыслом.
— По-моему, тебе надо набраться хотя бы немного опыта, прежде чем писать романы, моя девочка.
— Глупости. Для того чтобы писать романы, опыт совсем не нужен, папа. Романы пишут и в Оксфорде. В них описывают школьную жизнь. И, знаешь, эти романы отлично раскупаются.
— Да, понимаю… А когда ты закончишь Оксфорд, будешь писать о том, как ужасно и тяжело жилось в колледже.
— Хорошая идея, папа. Надо будет подумать об этом.
— Что ж, дорогая. Я думаю, у тебя все получится. Однако, тем не менее, мне очень неспокойно от мысли, что я оставляю тебе такое маленькое наследство. Если бы только украденное ожерелье нашлось! Я глупо поступил, заплатив за него этой Вилбрехэм. Но другого выхода тогда у меня не было…
— О, папа! Прошу, прошу тебя! Забудь об этом ожерелье! Хватит говорить о нем. Конечно же, у тебя тогда просто не было другого выхода. Ты ни в чем не виноват. Да и не нужны мне эти деньги. И вообще хватит этих разговоров. Ты, я надеюсь, еще не собираешься умирать.
Однако, вопреки надеждам Хилари, доктор, который приехал во вторник, был очень пессимистичен. Осмотрев мистера Торпса, он отвел доктора Байнса в сторону и сказал:
— Вы сделали все, что могли. Даже если бы вы вызвали меня раньше, вряд ли бы что-либо изменилось.
Затем доктор обратился к Хилари. Он пытался говорить как можно спокойнее и ласковее:
— Мисс Торпс, вы знаете, мы никогда не должны сдаваться и терять надежду. Я не могу скрывать от вас, что ваш отец — в очень тяжелом состоянии, однако природа обладает удивительными восстановительными и лечебными силами…
Было ясно, почему были произнесены эти слова. Обычно доктора начинают говорить о каких-то чудесах, только когда надежды на выздоровление уже нет и медицина бессильна.
Утром следующего понедельника мистер Венейблс, выйдя из дома одной сварливой пожилой дамы на окраине прихода, услышал монотонный звон колокола. Некоторое время падре стоял неподвижно у калитки и прислушивался.
— Это Тейлор Паул, — тихо сказал падре. Три мрачных удара и тишина.
— Мужчина или женщина?
Еще три удара, пауза, потом еще три.
— Мужчина, — ответил падре. Он все еще стоял неподвижно и слушал. — Интересно, по кому звонит колокол? Может, по бедняге старине Мерривезеру? Хотя… надо подсчитать, сколько ударов. Надеюсь, это не по сыну Хенсмана. — Падре отсчитал двенадцать ударов, затем услышал тринадцатый и с облегчением вздохнул: — Слава Богу — мальчик Хенсмана жив. Теперь падре считал удары дальше. Двадцать, тридцать… Значит, умерший был взрослым человеком.
— Господи, — подумал падре, — только не сэр Генри. Вчера, мне показалось, что ему лучше.
Сорок ударов, сорок один, сорок два. Да, это, должно быть, звонят по старику Мерривезеру. Он так долго мучился, бедняга. Смерть для него — настоящее избавление от страдании. Сорок три, сорок четыре, сорок пять, сорок шесть. Звон должен продолжаться. Он не может остановиться на этом числе… этого просто не может быть. Старику Мерривезеру восемьдесят четыре. Падре внимательно вслушивался в тишину, надеясь услышать очередной удар колокола. Нет, должно быть, он просто не услышал его из-за сильного ветра. Падре простоял еще секунд тридцать в тишине, прежде чем снова раздался звон Тейлора Паула. Затем снова последовала пауза в тридцать секунд.
Пожилая леди, увидев, что падре до сих пор стоит у ее калитки, решила подойти и спросить, что случилось.
— Это поминальный звон, — ответил мистер Венейблс. — Пробили девять тейлоров и еще сорок шесть ударов. Боюсь, это в память о сэре Генри.
— О боже, — сказала леди, обратив на падре взгляд, в котором отражались жалость и сострадание. — Как печально. Просто ужасно. Что же теперь будет с бедняжкой мисс Хилари? Мать и отец так быстро покинули ее. Девочке же всего пятнадцать. У нее же совсем никого не осталось, некому будет присмотреть за ней. Знаете, я очень настороженно отношусь к девушкам, которые с юности были предоставлены самим себе. Я думаю, не стоило забирать у Хилари родителей.
